Петухов перебил ее:
— Я был старшим. И я должен был дать тебе такое указание. Я так и доложил — моя вина. Надеялся, что дойдем до базы, и не приказал включить рацию. — Пожаловался: — А меня вместо трибунала — в часть, и оставили на роте, и даже дали лейтенанта. Полковник сказал: «Победителей не судят». А почему не судят? Что же я, один должен себя осуждать?!
И Петухов поймал себя на том, что и тут он не был перед ней правдив до конца. Потому что скрывал свою радость деланными суждениями о своей вине и похвастал, будто это неважно, что он теперь лейтенант, и его совсем не удручало то, что Соня после болезни выглядит действительно плохо, а даже обрадовало, потому что, смотря теперь ей в лицо, далее пристально, он не испытывал от этого той ослепленности, какую он испытывал, увидев ее первый раз. Теперь ее губы сухие, тусклые, скулы заметно костисты. Вот глаза только стали еще больше и синее, и в тени ее ресниц таинственней их мерцание, и взгляд их как бы проникал в сердце, своим светом рождая радость.
Похудев, она вроде стала даже выше его ростом. Он исподтишка примерился к ней плечом — нет, ниже. Отодвинулся, и снова она кажется выше его.
Потом он понял, отчего это ему так казалось. Она безбоязненно говорила правду. Он стеснялся, не мог, а она могла.
— Знаешь, — говорила она, глядя в глаза. — У меня к тебе такое чувство, словно у нас с тобой все было, хотя ничего не было. Может, потому, что ты спас мне жизнь, у меня такое чувство, как к самому близкому. Ты понимаешь?
Хотя Петухов понимал, но у него не было смелости признаться, и он хмуро отпирался.
— Натерпелись, верно, дальше некуда. Ну, я рад…
Она оттолкнула его руку, сказала с негодованием:
— Ты что думаешь, я к тебе привязываюсь? — Потом, побледнев, произнесла: — А что? Правда! Привязалась. Я даже сама не знала, что могу быть такой привязчивой. — Добавила шепотом: — На всю жизнь.
Повернулась и ушла не оглянувшись.
Петухов смотрел ей вслед и, думая, что она все-таки вернется, улыбался виновато и вместе с тем радостно.
И Соня действительно вернулась.
Она опустилась на землю там, где была тень от бронетранспортера, а ему, указав на освещенное место, приказала:
— Сядь!
Он спросил:
— Ты почему так внимательно меня разглядываешь? Забыла?
— Нет. Только, знаешь, — оживленно заговорила она, взяв его опухшую, в ссадинах руку в свои руки, — я о тебе думала, вспоминала твое лицо, и мне казалось оно другим.
— Еще бы, — сказал Петухов. Он вынул свою руку из ее рук, осторожно провел по лицу ладонью, сообщил так, словно увидел себя в зеркале: — Ну и рожа, вся в болячках, в фонарях, как все равно в драке побили. — Усмехнулся: — Мне бы лучше в противогазе тебе показаться, пока все не зажило. — Произнес сердито: — Я проверю, почему с одного попадания накат» обвалился. Хорошо, что до боя, а если в бою? Накрылась бы огневая точка!..
— Ты меня не понял, — проговорила Соня. — Я хотела тебе сказать, что думала о тебе, какой ты. И ты мне стал казаться таким, как вот ваш батальонный Пугачев, что ли. — Быстро пояснила: — Красивый, но ничего такого особо запоминающегося.
— Выходит, ты о нем и мечтала, — перебил Петухов, — он действительно вам всем нравится.
— Нравится — это одно, многие могут нравиться, — внушительно пояснила Соня. —
А вот когда думаешь, как я о тебе думала, что лучше нет, не может быть лучше, — это со всем другое.
— Ну, такое ты зря придумала, — смутился Петухов. — Я вовсе не такой, чтобы из меня что-нибудь особенное строить. У тебя это знаешь от чего? Уставное положение плохо знаешь. Ты мне кто была? Непосредственно подчиненная. Значит, я нес за тебя потную ответственность.
— И поэтому нес на себе!
— Не нес, а волок на волокуше Как следует по наставлению.
— Ну чего ты притворяешься! — рассердилась Соня и тут же спохватилась: — Но я знала, что ты будешь притворяться. И там тоже ты притворялся этаким бывалым разведчиком.
— А что? — солидно заявил Петухов. — Ваш Лебедев моей роте по своей линии не раз давал Задание, и я с ним тоже в тылу действовал, только с парашютом не бросался. А так на значительной глубине действовал, кое-чему выучился.
— Значит, фасонишь передо мной.
— А что, нельзя?
— Чтобы мне понравиться, да? — улыбнулась Соня и строго заметила: — Я тебе объяснить хочу, почему о тебе столько думала, а ты перебиваешь.
— Ну-ну, пожалуйста, — сказал Петухов, испытывая смятение, и стал ковырять на руке болячки.
Соня, пристально глядя на него, словно стараясь увидеть что-то скрытое в нем, поспешно заговорила: