Лебедев добавил проникновенно и тихо:
— Вы, Пугачев, правы, война нечеловечески трудна для человека тем, что он убивает человека, по убивать в себе человека — вот это преступно, какими бы побуждениями понятными ни руководствоваться. В том-то наша общая сущность и забота, чтобы не только сохранить в себе человека, человечность, но, руководствуясь этим, выполнять свой долг солдата.
— Ну что ж, — сказал Пугачев, — хоть вы все на меня и кидались, а выходит, щемит нас всех то же самое, потому что светит нам одно и то же.
— Вы знаете, Пугачев, — оживленно заявил Лебедев, — при выборе людей на самое сложное задание я предпочитаю, — он кивнул на Петухова, — вот подобных ему, несколько восторженных. И знаете почему? Они умеют радоваться другим, а в тяжелой обстановке ничто так не поддерживает, как радость другого тобой.
— Вовсе я не восторженный, — почему-то обиделся Петухов. — Раз я согласен, чего же мне скрывать, когда так думаешь, а другой лучше тебя самого это высказал?
Лебедев, словно не замечая Петухова, продолжал:
— Вы обратили внимание, как он Лазарева нам высоко и восторженно преподнес? А сколько он с этим Лазаревым маялся! Три ордена Славы, комдив всегда с ним за руку. В армейской и фронтовой о нем только и пишут… А когда ротный дает ему указание, препирается, считает, что он лучше знает, где занимать позицию, когда огонь открывать, — зазнался.
— И неверно, — возразил Петухов. — Он позволяет себе только, когда мы с ним с глазу на глаз. И я с ним просто советуюсь. Есть люди, кому надо приказать. А ему не надо приказывать, только договориться. И я с ним всегда договариваюсь, и получается всегда правильно.
И тут Пугачев решительно принял сторону подчиненного ему командира.
— У нас, товарищ Лебедев, что ни боец — личность. Подход нужен. Товарищ Петухов как раз и силен тем, что у него каждый боец — самостоятельная огневая точка, и он знает дотошно, кто на что и при каких обстоятельствах наилучшим образом способен. За это я его давно ценю и считаю перспективным на большее. И солдаты его обожают, и он их. В каком еще подразделении вы такую прочность найдете?
Конюхов кивнул:
— Подразделение действительно хорошее.
— Отличное, — поправил Пугачев. — И по наградам официально на первом месте. — Быстро заявил— Конечно, кое за что и не додали. — Требовательно уставился на Конюхова. Попросил: — Вы бы в своих политдонесениях, может, по этой части еще поднажали, а?
Лебедев улыбнулся:
— Силен комбат, никак не желает в кредит доблесть отпускать. Сделали — клади на грудь.
— А как же! — сказал Пугачев. — Люди от боя должны и личную радость получать, без оттяжки, как говорится в стихах: «Есть удовлетворение в бою».
— Не удовлетворение, а наслаждение, — поправил Петухов.
— Ну это ты брось, — хмуро сказал Пугачев. — Тоже мне наслаждение! Глупость какая! — Добавил: — А ты меня своей начитанностью лучше не трогай. Я же нарочно скорректировал, чтобы по существу получилось, в точку…
Несколько тяжелых, почти одновременных ударов звонко хрустящих в разрыве снарядов глухо и гулко сотрясли землянку. Пугачев поспешно прикрыл керосиновую лампу с розовым абажуром каской, сказал досадливо:
— Вот вам, пожалуйста. Собрались, как в мирное время, по душам, дружески потрепаться, а он стучит, хамлюга.
Вышел наружу и там спросил у часового:
— Что это у тебя, Ермилов, за шум?
— Все нормально, товарищ майор. Кидает помаленьку — щупает.
— Воздух как?
— А чего воздух? Это ему не сорок первый: только забурчит, сразу наши кидаются. — И солдат произнес задумчиво: — Говорят, за каждый сбитый по тыще платят, а много ли на нее купишь? И все равно в фонд обороны обратно сдают. Разве за такое деньгами возьмешь?
— Настроение как? — барственно осведомился Пугачев.
— Какое еще может быть настроение, если нам войны нет, надо кончить ее, добить бы — и домой. А то пришел инженерный начальник и ну втыкать. Траншеи недостаточно солидно укрепленные, накаты велел прибавить, даже сортиры и те ему не понравились, мол, выгребные ямы недостаточно заглубленные. Ну ему один боец в шутку: «Желаю на их земле этим делом заниматься, а не на своей». Тот его по команде «Смирно!» и вытянул. Конечно, шутка шуткой, но за ней озорство. Мы же не только солдаты, а представитель.
— Представители?
— Ну ясно, представители самих себя и государства, значит, нечего из себя некультурных строить. Все аккуратно исправили, товарищ майор, как положено.