Петухов встал в повелительную позу, словно при команде «Смирно!», вздернул подбородок, вытянул руки по швам.
Но Соня злорадно повторяла, не обращая внимания на его позу:
— Трус и даже трусяга трусович. Перепугался, что его любят без памяти… И еще толкал, чтобы отступила на заранее подготовленные им позиции. Хорош! Но я не из таких, чтобы отступать. Я от тебя не отступлюсь. Понял? Не отступлюсь, и все! Раз полюбила, — значит, точка. Хоть в другую часть отчислят, все равно и оттуда буду любить, хоть живого, хоть мертвого, хоть какого…
Произнесла сквозь зубы с презрением:
— И не потому, что ты какой-то особенно хороший. Есть и получше тебя среди комсостава и рядовых. Но я тебя люблю не за что-нибудь, а вообще. Люблю, и точка.
Склонив бессильно голову, Соня разрыдалась.
Если учесть, что фронт есть фронт, и ближе всего к противнику ротное подразделение, и промежутки между боями на переднем крае заполняют методической пристрелкой, мертвенным сиянием осветительных ракет и профилактическими пулеметными очередями, редкими, но смертоносными снайперскими выстрелами, то нужно прямо сказать — передний край не лучшее место на земле для свиданий. Тем более заметив однажды, что, когда Соня пришла к нему в дот, солдаты деликатно покинули надежное помещение и, скорчившись, долго сидели в неглубоком ходе сообщения, пригнув головы от звонкого посвиста трассирующих пуль и вытряхивая землю из-за воротников шинелей после разрыва мин, Петухов стал назначать встречи с Соней под открытым небом, в могильной тесноте неполного профиля окопа, стенки которого сотрясались и оползали от взрывов падающих где-то невдалеке снарядов и с бревенчатого бруствера щелчками пуль срывалась острая щепа.
Провожать Соню он не ходил, а ползал, временами повелительно накрывая ее затылок ладонью, вжимая лицо ее в землю, когда чуял тугое трепетное колыхание воздуха от летящей мины или снаряда.
Ни она, ни он никогда до войны не ходили на свидания, поэтому такая обстановка казалась им вполне подходящей, как послевоенному поколению свидания у памятников, возле городских часов, у входа в метро или у будки телефона автомата.
То, что Петухов командовал людьми иногда вдвое старше его по возрасту, и каждый раз после боя испытывал животную радость оттого, что он пока еще живой, и к смерти относился только обидчиво, досадливо, как к потере «активного штыка», отчего другим, живым, будет труднее сохранять жизнь, раз их становится меньше, — все это он считал вполне нормальным и естественным.
Научившись подавлять в себе проявление страха (чего он больше всего боялся, так только того, что этому великому солдатскому умению не научится!), он обрел то властное спокойствие и сдержанность, которые и внушают солдатам при таком командире уверенность в бою.
На войне он был почти доволен собой и горд товарищами.
Война стала его жизнью. И только когда вошла в его жизнь Соня, он был ошеломлен счастьем, пугался счастья, как чего-то совсем незаслуженного, непрочного, как вообще человеческая жизнь на войне.
Соня пожаловалась Петухову:
— У вас в роте, словно в коммунальной квартире, всё про всех знают. Я еще до расположения не дошла, а в пункте боепитания нахально советуют: «Овражком иди, потом слева ход сообщения, дальше траншея в полный профиль, потом свернешь снова — по левую руку ход сообщения — и прямо до огневой позиции станкового. Там лейтенант Петухов за противником лично наблюдает…»
— Почему же нахально указывают? — обиделся за своих солдат Петухов. — Маршрут указали вежливо, правильно.
— Может, я не к тебе шла, а к кому-нибудь другому! — возмущенно сказала Соня.
— Они о тебе наилучшего мнения. Подобных плохих мыслей не допускают, — упрекнул Петухов.
— Откуда они знают, что я только ради тебя на передовую бегаю?
— Бдительность солдата должна быть на высоте, — уклончиво пояснил Петухов. — Солдат не только за чужим передним краем наблюдает, но и вообще. — И деловито похвалился: — Я ребят-саперов, которые нам тут позиции оборудовали, попросил о любезности: вон за тем бункером, прямо в той красивой рощице — видела? — хотя бы несколько хороших могил впрок изготовить.
— Какие еще могилы? — изумилась Соня.
— Ну нам для себя. А то после боя люди измученные, лопата из рук валится, на три штыка выкопают, и все.
— Гриша, ты о чем со мной говоришь? — возмутилась Соня.
— В бою, знаешь, нечаянно даже убивают, приходится соображать о последствиях.
— Ну зачем ты так? — скорбно сказала Соня.
— Для того, чтобы ты на передовую не ходила, не отважничала. Я человек выдержанный. Отнесем на плащ-палатке. Салют из личного оружия, и закопаем.