— Не нашли кого покрепче, — недовольно буркнул Петухов.
— Не нашли, — согласилась радистка.
Над ними светилось, сверкало звездное небо. И с высоты линия фронта, так же как и небо, искрилась только огнями боя.
— Смотри — красиво! — порекомендовал Петухов.
— Наверху или внизу? — иронически осведомилась радистка. — Я не ангел, чтобы любоваться небом.
— Верно, ангелов не тошнит, — пошутил Петухов. — Они народ облетанный.
— Ты, пехота, лучше молчи, — приказала радистка.
Потом на них напал «мессер». Их мотало в воздухе, словно на бешеных качелях, до полного умопомрачения. И когда самолет, задевая вершины деревьев, тяжко плюхнулся в болото, наступила мертвая тишина.
Петухов, очнувшись, понял, что жив, и, как всегда, обрадовался, что он жив, но потом стал тревожно соображать, есть у него повреждение или нет. Спохватился, стал ощупывать лицо радистки: веки ее сомкнуты, голова свисла. Он пытался отстегнуть привязные ремни, освободить радистку. Но она вдруг произнесла сонным слабым голосом:
— Убери руки, не лапай.
— Нужна ты очень! — рассердился Петухов. Вылез из кабины и переполз к летчику. Тот упирался рассеченным лбом в щиток приборной доски, ручка управления пронзила грудь, оттопырив на спине комбинезон.
Забравшись обратно в кабину. Петухов сообщил:
— Все! Выходит, до последнего старался нас сберечь, а мог бы и на парашюте выкинуться.
— Ты бы на его месте выкинулся, а он нет, — сказала брезгливо радистка.
— Молчи уж! — Петухов похлюпал ногой по полу полузатопленной кабины, заявил: — Видишь, тонем. — Приказал: — Раздевайся, до берега порядочно. В обмундировании не доплыть.
— Чтобы я перед тобой, да еще нагишом!
— Не соображаешь — оставь то, что вы там под верхним носите.
— Отвернись, — жалобно попросила радистка.
Петухов, заворачивая свое и радисткино обмундирование в плащ-палатку, пояснил:
— Буду за собой узел волочить, а если сил не хватит, тогда, извиняюсь, брошу.
— А рация? — сердито спросила радистка. — Я без рации спасаться не буду.
Петухов нахмурился, смолк, потом объявил:
— Без нашей тяжести самолет еще на плаву побудет. На берегу сыщу бревно какое-нибудь, на нем за ней сплаваю. Ну, пошли, — и сбросил узел с обмундированием, завернутым в плащ-палатку, за борт в воду.
В воде, отплевываясь, радистка сказала:
— Я только по-собачьи умею, сильно ногами брызгаю, значит, не плыви рядом, чтобы ты от меня не захлебнулся.
— Не захлебнусь, — сказал Петухов и поплыл, загребая одной рукой, толкая впереди себя узел с обмундированием.
Но когда вдруг перестал слышать за собой пыхтение и барахтанье радистки, он оставил узел и бросился к ней.
Она лежала на спине с закрытыми глазами и тяжело, судорожно дышала.
— Устала? — тревожно спросил Петухов.
— Отдыхаю, на небо гляжу, любуюсь, — сказала радистка и подавилась водой.
— Ты что, по морде захотела? — спросил Петухов. — Плыви! И если еще посмеешь так слабеть, буду за все хватать, поняла — за все!
— Ты сволочь! — поперхнулась водой радистка. — Только попробуй! — И из последних сил стала бить по воде ногами, толчками, как бы карабкаясь в черной гнилой воде.
Он волочил ее в густой, вязкой ледяной тине и, вытащив на берег, сам лег без сил рядом с ней, черный, вонючий, склизкий, как и она, с головы до ног в тине. Отдышавшись, пошел бродить вдоль берега, нашел полугнилой салик — плот из полусгнивших трех бревен — и уплыл на нем к самолету. Вернувшись, он сначала сволок на берег труп летчика, потом принес рацию, сказал:
— Вот, пожалуйста, тебе твой аккордеон.
— Развяжи узел, дай обмундирование. Не видишь, я совсем голая, — попросила радистка.
— Не вижу, — сказал Петухов, — и видеть не желаю. — Посоветовал: — Сначала отмойся в бочаге, а потом одевайся. Нельзя же так в чистое грязной лезть.
— Не могу, меня от воды теперь тошнит.
Петухов снял с себя бязевую мокрую рубашку и стал молча вытирать радистку и, когда она пыталась вырваться, сильной рукой удерживал ее, пока всю не вытер. И только после этого выдал ей обмундирование.
— Меня всю трясет, не могу в рукав гимнастерки попасть, — жалобно сказала она.
Петухов так же молча помог ей одеться, при этом он властно снял с нее нижнее мокрое, выжал и повесил на ветви кустарника.
— У тебя зажигалка, — напомнила радистка, — разведи костер. Зубами же лязгаешь.
— А если противник засечет, тогда как? В неразведанной местности не положено.
— У меня даже внутри все трясется, — повторила радистка, — сердце закатывается.