- А зачем без жён?!
- Приглашение персональное.
- Для меня вне службы главная персона - жена.
- Выходит, только вы свою уважаете, а мы своих - нет?
- У меня принцип, - строго объявил Петухов. - Жена не только товарищ, друг и приятель, а вроде как я сам, но только в особом обличье. С годами я себя к такой мысли приучил и будто сам над собой от этого вырос. Понятно?
Но не всем подобное мировоззрение понятно. Зачем, скажем, Петухов столь настойчиво пропагандирует своё устойчивое семейное положение? Для самовнушения, что ли? Может, жена у него ошеломляюще красива и он, оробев от её красоты, так почтительно её превозносит? Но ведь у всех других тоже жены нормальной внешности. Нехорошо свою супругу так превозносить, нехорошо...
После долгих и безуспешных экспериментов Петухову удалось наконец напрочно впрессовать в древесноволокнистые плиты полимерное покрытие «под орех» и «под птичий глаз)).
Как только ленты конвейера понесли этот древесный зеркально-лаковый поток, как бы источающий теплый свет, глянцевое сверкание, Григорий Саввич немедля вызвал на фабрику жену.
Он вёл её торжественно по цеху, держа под руку и заискивающе заглядывая в лицо, спрашивал с тревогой и робостью:
- Ну как, Соня? Ничего? Сойдет под натуральное? Заметь, это вовсе не подделка, а как бы усовершенствованная сама природа материала. - Попросил оживленно: - Я на минутку! - Вернулся с кипящим электрическим чайником, объявил с дерзким выражением лица: - Внимание! - И стал поливать сверкающие плиты крутым кипятком из чайника. Произнёс высокомерно и самоуверенно: - Прошу взглянуть! Даже не тускнеют! - Поспешно стал хвастать: - Это же сюрприз потребителю: красота и стойкость!
Наклонился к жене, признался, как в чем-то сокровенном:
- Вхожу с предложением - всю эту массовую серию выпускать со знаком качества. Мечтаю угодить потребителю, его потребностям и вкусу. Шкафы сборные, несколько вариантов параметров, путем сборки, и, заметь, все предметы выглядят как изваянные из драгоценных тяжеловесных пород редчайшего дерева. Внушают приятное доверие услужающей, неброской красотой ...
Представляя производственникам свою жену, Петухов говорил, сияя:
- Вот, пожалуйста! Ей нравится. Значит, достигли!
Ликуя, потирая руки, пояснил:
- Я ей об этой нашей исторической эпопее со всеми драматическими обстоятельствами все рассказывал. Даже если не получалось, когда покрытие коробилось. Она верила! Верила и внушала мне - верить!
Те из производственников, которые в первый раз видели жену директора, но слышали от других, что директору нравится свою жену возвеличивать, были, надо прямо сказать, удивлены.
Думали - хоть красавица.
А по цеху осторожно ходила уже немолодая женщина, коротко стриженная, в вязаной серой кофте, подпоясанной кожаным ремешком, ходила с робкой улыбкой на повядшем лице, и ко всему ещё хромая.
Кое у кого даже возникло подозрение: возможно, Петухов некогда допустил аморалку и настолько сильно за это потерпел, что теперь вынужден энергично афишировать к супруге привязанность, скреплённую, очевидно, выговором в личной карточке.
Другие предпочитали думать, что Петухов просто жалеет свою супругу-хромоножку и только поэтому не столько другим, сколько себе старается внушить, будто она для него самый главный человек на свете.
Но, пожалуй, следует лучше обратиться к истории жизни четы Петуховых, чтобы избежать поспешных о них суждений и непроверенных домыслов...
2
Когда Григорий Петухов после демобилизации, застенчиво усмехаясь, переоделся во всё штатское и по внешности стал похож на всех прочих обыкновенных тыловых граждан, может, неловко в таком признаться, он испытывал чувство щемящей утраты того, что всегда точно, вещно, ясно, без слов свидетельствовало, кто он такой есть в армии, Григорий Петухов.
Сняв обмундирование, он как бы обезличил себя. Конечно, Григорий Петухов и на пиджаке мог носить все свои гордые боевые ордена и медали, золотые и красные нашивки за тяжёлые и лёгкие ранения, но они свидетельствовали бы только о его фронтовом геройстве, но не о том, кто он сейчас в мирной жизни, Григорий Петухов.
И он испытывал такое чувство, какое переживает солдат, попав после госпиталя не в свою родную часть, а в другую, незнакомую, где ему суждено себя заново показывать, какой он есть боец.
Кроме того, Григорий Петухов страдал тревожным беспокойством, опасаясь, как бы его нынешняя малопривлекательная штатская наружность не стёрла из душевной памяти бывшей связистки Сони, а теперь вроде как бы его жены, былой его армейский облик отважного командира роты, которого Соня полюбила на фронте столь самозабвенно и решительно.