Петухов, очнувшись, понял, что жив, и, как всегда, обрадовался, что он жив, но потом стал тревожно соображать, есть у него повреждение или нет. Спохватился, стал ощупывать лицо радистки: веки её сомкнуты, голова свисла. Он пытался отстегнуть привязные ремни, освободить радистку. Но она вдруг произнесла сонным слабым голосом:
- Убери руки, не лапай.
- Нужна ты очень! - рассердился Петухов. Вылез из кабины и переполз к лётчику. Тот упирался рассечённым лбом в щиток приборной доски, ручка управления пронзила грудь, оттопырив на спине комбинезон.
Забравшись обратно в кабину, Петухов сообщил:
- Всё! Выходит, до последнего старался нас сберечь, а мог бы и на парашюте выкинуться.
- Ты бы на его месте выкинулся, а он нет, - сказала брезгливо радистка.
- Молчи уж! - Петухов похлюпал ногой по полу полузатопленной кабины, заявил: - Видишь, тонем. - Приказал: - Раздевайся, до берега порядочно. В обмундировании не доплыть.
- Чтобы я перед тобой, да ещё нагишом!
- Не соображаешь - оставь то, что вы там под верхним носите.
- Отвернись, - жалобно попросила радистка.
Петухов, заворачивая своё и радисткино обмундирование в плащ-палатку, пояснил:
- Буду за собой узел волочить, а если сил не хватит, тогда, извиняюсь, брошу.
- А рация? - сердито спросила радистка. - Я без рации спасаться не буду.
Петухов нахмурился, смолк, потом объявил:
- Без нашей тяжести самолёт ещё на плаву побудет. На берегу сыщу бревно какое-нибудь, на нём за ней сплаваю. Ну, пошли, - и сбросил узел с обмундированием, завернутым в плащ-палатку, за борт в воду.
В воде, отплёвываясь, радистка сказала:
- Я только по-собачьи умею, сильно ногами брызгаю, значит, не плыви рядом, чтобы ты от меня не захлебнулся.
- Не захлебнусь, - сказал Петухов и поплыл, загребая одной рукой, толкая впереди себя узел с обмундированием.
Но когда вдруг перестал слышать за собой пыхтение и барахтанье радистки, он оставил узел и бросился к ней.
Она лежала на спине с закрытыми глазами и тяжело, судорожно дышала.
- Устала? - тревожно спросил Петухов.
- Отдыхаю, на небо гляжу, любуюсь, - сказала радистка и подавилась водой.
- Ты что, по морде захотела? - спросил Петухов. - Плыви! И если ещё посмеешь так слабеть, буду за всё хватать, поняла - за всё!
- Ты, сволочь! - поперхнулась водой радистка. - Только попробуй! - И из последних сил стала бить по воде ногами, толчками, как бы карабкаясь в чёрной гнилой воде.
Он волочил её в густой, вязкой ледяной тине и, вытащив на берег, сам лёг без сил рядом с ней, чёрный, вонючий, склизкий, как и она, с головы до ног в тине. Отдышавшись, пошёл бродить вдоль берега, нашёл полугнилой салик - плот из полусгнивших трёх бревен - и уплыл к нему, к самолёту. Вернувшись, он сначала сволок на берег труп лётчика, потом принес рацию, сказал:
- Вот, пожалуйста, тебе твой аккордеон.
- Развяжи узел, дай обмундирование. Не видишь, я совсем голая, - попросила радистка.
- Не вижу, - сказал Петухов, - и видеть не желаю. - Посоветовал: - Сначала отмойся в бочаге, а потом одевайся. Нельзя же так в чистое грязной лезть.
- Не могу, меня от воды теперь тошнит.
Петухов снял с себя бязевую мокрую рубашку и стал молча вытирать радистку и, когда она пыталась вырваться, сильной рукой удерживал её, пока всю не вытер. И только после этого выдал ей обмундирование.
- Меня всю трясет, не могу в рукав гимнастёрки попасть, - жалобно сказала она.
Петухов так же молча помог ей одеться, при этом он властно снял с неё нижнее мокрое, выжал и повесил на ветви кустарника.
- У тебя зажигалка, - напомнила радистка, - разведи костёр. Зубами же лязгаешь.
- А если противник засечёт, тогда как? В неразведанной местности не положено.
- У меня даже внутри все трясётся, - повторила радистка, - сердце закатывается.
Покорствуя её мольбе, Петухов развёл огонь, прикрыв его всё-таки для маскировки плащ-палаткой. Они сидели у костра, касаясь плечами, и глядели на огонь.
- Тебя как зовут? - спросила радистка.
- Гриша! - сказал Петухов и в свою очередь осведомился: - А тебя?
- Соня!
- У нас в школе тоже Соня была, только она отличница.
- Красивая?
- Нет, так себе - белобрысая.
- Как я?
- Откуда я знаю? - уклончиво произнёс Петухов. - Я на тебе внимание не фиксировал.
- Если б ты накрылся, кто по тебе в тылу плакать бы стал?
- Мать, кто же ещё! Отца уже убили на фронте.
- Так я и поверила!
- Про отца?
- Будто своей девушки нет.
- К чему такой разговор?
- А чтобы про то, что с нами дальше будет, не думать, - вздрагивая, придвинулась теснее, произнесла сдавленным голосом: - Меня нагишом никто не видел, только ты.