«Группа Сопротивления из восточных рабочих в районе Кёльна — «Комитет борьбы против фашизма». В строго доверительном сообщении Главного имперского управления безопасности (РСХА) о «важных государственных акциях» в рейхе и оккупированных областях говорится о вражеской пропаганде, распространяемой по радио и в виде листовок. Под рубрикой «Коммунизм и марксизм» сообщается об актах саботажа, а также о том, что гестапо в Кёльне «удалось раскрыть группу советского движения Сопротивления из восточных рабочих, которая именуется «Комитетом борьбы против фашизма». Руководство этой группой осуществлялось из Дюссельдорфа. Она имела контакты с городами Ойскирхен, Юлих и Дюрен. Целью движения было установление связи с союзниками, изготовление и распространение пропагандистского материала и организация восстания в Рурской области. 39 человек уже арестовано, среди них руководители округов Дюрен, Юлих и Ойскирхен».
Сколько советских людей погибло в застенках кёльнского гестапо? И неужели навсегда канули в неизвестность их имена? Но вот кёльнские антифашисты обнаружили важный документ. На кладбище в районе Бсклемюнд сохранились книги захоронений 1944–1945 годов. Фотограф Мэдге передал мне копии этих списков — тщательно разграфленные страницы, где с немецкой педантичностью отмечается, какого числа, в каком количестве и откуда поступил «груз». Графа «имя, фамилия» заполняется редко, чаще всего это безымянные жертвы в пересчете на единицы и десятки.
Апельхофплац. Серое здание бывшего гестапо. Жители Кёльна называют его по привычке «ЛД-хаус» — «дом ЛД», по начальным буквам расположенной здесь фирмы «Леопольд Дамен», торгующей драгоценностями, часами и хронометрами. Мрачная слава дома заставляет многих и поныне обходить его стороной. Говорят, дела фирмы идут не блестяще. Однако хозяин, Георг Дамен, не собирается покидать родовое гнездо. Половину дома у него арендует городское ведомство права и социального обеспечения, и, надо полагать, это приносит ему немалый доход. Если бы еще не портили кровь антифашисты из ОЛПН, то жизнь домовладельца была бы безоблачной и спокойной…
В течение 12 лет Семи Мэдге пытался сделать свое открытие достоянием широкой общественности. В поведении чиновников из пенсионного ведомства, хозяина дома и некоторых представителей магистрата, не желающих «ворошить прошлое», мне увиделось нечто большее, чем простая душевная черствость. Большее, чем эгоизм людей, которые привыкли жить лишь своим собственным маленьким мирком в «табакерке», состоящим из комплекса понятий «дом, жена, дети, собака, машина, бюро». Большее, чем социальное равнодушие, позволяющее спокойно и даже цинично говорить о гастарбайтерах из Турции как о людях «третьего сорта». Это был некий комплекс взглядов, во многом определивший психологию тех, кто не принимал непосредственного участия в гитлеровском геноциде, но безучастно наблюдал, как дымили печи крематориев Освенцима и Дахау, чтобы потом сказать: «Я ничего не видел, я ничего не знал».
В течение 12 лет кёльнские антифашисты во всеуслышание заявляли о том, что в подвале дома на Апельхофплац сохранились важные свидетельства преступлений нацистов, но никто не захотел их услышать. А ведь такие документы, предсмертные дневники узников гестапо последних месяцев войны, по сведениям президиума ОЛПН, являются уникальными. Подобного еще не находили в ФРГ. Почему эту горькую правду старательно держали в подвале столько лет?»
Многие надписи безвозвратно погибли в результате того, что домовладелец в двух камерах держал уголь, адсорбирующий графит, а ведь большинство записей сделано карандашом. Другие камеры были срочно «отремонтированы»: стены их заново оштукатурили и побелили вскоре после того, как в кельнской газете появилась первая заметка о подвале. Как это могло произойти?
Мэдге и его товарищи долго просили г-на Дамена и управляющего ведомством г-на Шефера разрешить им сфотографировать помещения камер. Хозяин ссылался на муниципалитет, в муниципалитете отказывали на том основании, что по договору об аренде в подвале якобы запрещается производить какие-либо съемки и что вообще «не разрешается входить туда посторонним». Г-н Дамен, улыбаясь, уверял, что у него в доме никогда никого не подвергали пыткам.
Фальшивые улыбки домовладельца, его упорное стремление оградить от посторонних взоров свои подвальные помещения насторожили антифашистов. И Мэдге решился на крайнее средство. С риском быть уличенным в нарушении неприкосновенности жилища он проник днем в подвал и остался там никем не замеченный. В течение ночи ему удалось отснять четыре пленки, которых хватило ровно на четыре камеры.
Когда Семи предъявил г-ну Дамену фотографии, того чуть не хватил удар. От мнимой любезности не осталось и следа. Он принялся орать и топать ногами, обещая упечь Мэдге в тюрьму как «ночного вора».
«Но ведь я ничего не украл», — возразил Мэдге разъяренному домохозяину. Но тот не пожелал с ним разговаривать. «Нечего тут фотографировать. Кому нужна эта старая пачкотня! У нас есть проблемы, которые гораздо важнее. И кроме того, на участке моего отца никого не расстреливали. А вот там, на площади, действительно повесили некоторых, занимавшихся мародерством во время бомбежек, и поделом им, бандитам!» — орал он вдогонку.
С какой легкостью состоялся переход от лицемерия к цинизму! Стоит вдуматься в поведение г-на Дамена, чтобы понять, что руководит сегодня поступками иных «добропорядочных» граждан ФРГ, совершивших в прошлом сделки со своей совестью и вдруг ощутивших, подобно андерсеновскому королю, что они стоят перед целым светом в чем мать родила. Сначала г-н Дамен попросту отмалчивался. Почти двадцать лет он молчал о том, что в его доме совершались страшные преступления. Почему он молчал?
Потом, когда об этом начали говорить вслух, он пытался доказать, будто никаких преступлений не было. Почему он лгал?
Затем оказалось, что его «отец также пострадал от нацистов» и даже подвергался пыткам в подвале собственного дома. Эту ложь помог разоблачить старый документ, в котором нацисты выражали благодарность Дамену-старшему за «сотрудничество».
И наконец, откуда взялся тот безграничный цинизм, который позволил применить по отношению к жертвам гестаповского террора выражение озверевшего лавочника — «бандиты» и «пачкотня»? Откуда все это в преуспевающем бюргере, уважающем конституцию «демократического» государства? Ключ к решению этих вопросов дала еще одна метаморфоза, происшедшая с г-ном Даменом.
В феврале 1979 года по западногерманскому телевидению был показан многосерийный американский фильм «Холокауст». Фильм-полуправда, рассказавший о фашистском геноциде на примере трагедии одной еврейской семьи, но умолчавший о миллионных жертвах народов Европы и о том, что породило германский фашизм.
Этот фильм, хотя и обладавший некоторыми художественными достоинствами, безусловно, не претендовал на историческую достоверность. Однако он задел тот нерв, который чаще всего вызывает у немцев слезы восторга или гнева. Сентиментальность и попранная библейская добродетель в сочетании с грубым натурализмом исторической полуправды произвели шоковый эффект. Дискуссии, которые развернулись после «Холокауста» за домашним столом и в присутственных местах, долго не затихали. Для одних «Холокауст» послужил сигналом к пробуждению дремавшей совести, заставил задать себе вопрос: «А что мы знаем о фашизме?» Другие восприняли «Холокауст» как предупреждение и постарались заблаговременно отвести от себя возможные подозрения.