Глава 25
На допрос я так и не попал. Хотя, если быть точным, не попал как подозреваемый, да и из-под стражи меня отпустили практически тут же, видимо, Наумов распорядился в срочном порядке снять все обвинения с меня и не трогать по поводу недавней ситуации. Но на вопросы мне всё равно пришлось отвечать, причём довольно долго, хотя уже в качестве свидетеля. На текущий момент я был единственным, кто мог рассказать хоть что-то про недавнюю странную ситуацию на краю города. Мне пришлось много, очень много врать, и я боюсь, что эта ложь в дальнейшем мне сильно аукнется. Я рассказал про то, как меня и моего брата похитили, как удерживали в плену и пытались накачать наркотиками. Зачем? Не знаю. Как я потом оттуда выбирался, как там завязалась перестрелка, как появился Алексей. Я всё валил на него и на Наумова, я выставлял их главарями банды, это подтверждалось другими фактами, например, один из выживших на бандитской сходке подтвердил, что его босс сильно боится Алексея, что, мол, он обладает странными способностями к электричеству. Я это подтвердил, я всячески опирался на это и требовал, чтобы Алексея охраняли как следует, чтобы везде была резина и всё такое прочее, а Наумова тоже арестовали или хотя бы приставили слежку. Слушали меня серьёзно, даже не перебивали, но, кажется, не верили. Я не мог рассказать всю правду о Наумове, мне бы ни за что не поверили, у меня не было против него ничего, что могло бы хоть как-то подтвердить мои слова против высокопоставленного политика. Я не чувствовал себя обязанным ему за то, что он так великодушно снял с меня ложные обвинения, которые сам же и повесил. Я жаждал справедливости. Единственное адекватное обвинение, в котором я смог более менее убедить моих допросчиков — это то, что Наумов стрелял в Сашку, и отпечатки на пистолете должны были это подтвердить. Кажется, почти полностью мне поверил только Паша, который всё это время не отходил от меня. Я видел это по его глазам.
Я был зол на Наумова, я ненавидел его, и я не мог ничего сделать. Но себя я ненавидел ещё больше.
Меня отпустили домой только под утро, всю ночь я провёл в отделении. Домой я заглянул буквально на пару минут, а затем двинулся в больницу, узнать, что там с Сашкой. Нужных врачей и правильную палату я нашёл сразу же. Доктор, желтоволосая высокая женщина лет пятидесяти, объяснила мне, что Сашка только чудом остался жив, но впал в кому и из неё уже, скорее всего, не выйдет. Пулю так и не вытащили — она засела так глубоко, что любое оперативное вмешательство повлечёт за собой немедленную смерть, и что лучше оставить всё так, как есть сейчас.
— Почему? — спросил я. — Разве нельзя рискнуть?
— Только не с нашим оборудованием, — ответила она. — Мы закупили новое оборудование благодаря анонимному пожертвованию, но его привезут только через четыре дня. На нём можно будет попробовать, но прогнозы у вашего брата неутешительные.
— И… — начал я и запнулся. Нужно было найти правильные слова. — И насколько всё плохо?
— Очень, — честно ответила она. — Пуля продолжает двигаться в его мозгу, и мы не можем остановить это. Учитывая её скорость, он проживёт ещё где-то два дня, если только не случится чего.
— Например, чуда? — предположил я, хотя и знал уже ответ.
— Скорее наоборот. Чудом будет, если он доживёт до завтрашнего вечера.
У меня подкосились ноги, и доктор помогла мне сесть на стул. Я посмотрел на Сашку. Голова у него была перебинтована, изо рта торчала трубка, через которую аппарат заставлял его дышать, вентилируя лёгкие, а мешок на конце этой трубки то вздувался, то сдувался обратно. Резко, почти судорожно набирал в себя воздух и так же резко сокращался, проталкивая его ему в лёгкие. Почти агония.
— И что же делать тогда? — спросил я. — Можете что-нибудь посоветовать?
— Прощайтесь, — прямо ответила она. — И молитесь за него.
— Я агностик.
— Тогда, может, самое время для того, чтобы перестать сомневаться?
Я внезапно вспомнил всю цепь событий, которая посадила меня на этот чёртов стул, и покачал головой:
— Если Бог и есть, то он не смотрит в мою сторону.
Докторша пожала плечами и, пробормотав что-то вроде «эх, молодёжь, ничего не понимают», ушла прочь, оставив меня наедине с моими мыслями.
О богах я старался никогда не думать. Сама мысль, что кто-то может управлять моей судьбой, выдавая свои действия за, якобы, подаренную свободу воли, была противна мне до глубины души. Всё равно что подарить пленнику свободу передвижения по собственной камере, при этом сказав, что весь остальной мир за этими стенами не существует. Он будет думать, что он свободен, и что дальше просто идти некуда, а на самом деле… К чёрту всё.
Я встал и принялся бродить по палате, продолжая тонуть в своём чувстве вины. Доктор сказала прощаться с ним, но я не хочу! Я должен столько ещё рассказать ему! Прокатиться ещё раз на велосипеде, подарить собаку или кошку, а ещё лучше черепаху какую-нибудь или хомяка — с ними возни меньше. Рассказать ему про суперспособности, продемонстрировать, объяснить, что мама тоже ими владеет. Эх, ничего этого не будет. Ничего. Эта пуля в его голове, она не ему предназначалась!
Я вздрогнул, на секунду увидев, что вместо Сашки на койке лежит красивая девушка с тёмно-рыжими волосами, явно крашенными. Что у неё так же перебинтована голова, и что она тоже не может боле дышать самостоятельно, без помощи техники.
Что, Ник, чувствовал бы ты себя тогда менее виноватым? Это ты снова втравил её в это дело, даже целых два раза! Хотя она каждый раз пыталась скрыться от Наумова и его людей, но ты продолжал затягивать её в это болото вслед за собой. Да, ты защитил её от той пули, но к чему это привело? Твой собственный брат умирает на твоих глазах. Да что там — он уже мёртв, его здесь нету, осталось только тело, которое тоже сдаётся! А Анна сейчас залечивает раны, полученные по твоей вине!
Я моргнул, и теперь уже увидел Джона. Он сам рвался в этот бой, но он тоже не должен здесь лежать. Да, пуля могла рикошетом попасть и в него, он ведь был совсем рядом со мной тогда. Но у него дочь, которая потеряет последнего родителя, пусть и с виду не горячо любимого, но это только на поверхности.
— Нет, — прошептал я. Нервы потихоньку сдавали.
Ты знаешь, Ник, кто здесь должен быть.
Я подошёл к лежащему на койке и вгляделся в черты его лица. Черты моего лица. Родственное сходство позволяло мне без всяких проблем представить себя на его месте, для этого не надо было даже подключать воображение, как в случае с Анной или Джоном. Я же выглядел в его возрасте почти так же, только у меня всегда была короткая стрижка, ну и лицо более худощавое.
Какая разница, кто здесь лежал бы вместо тебя, ведь нельзя чувствовать себя виноватым в большей или меньшей степени. Ты либо виновен, либо нет, третьего варианта не существует, кто бы что ни говорил.
— Я сожалею, — прошептал я ему на ухо. Надеюсь, он слышит меня.
Я не просил прощения. Зачем мне чужое прощение, если я сам не могу себя простить? Поэтому только и остаётся, что сожалеть, на большее я уже не способен. Хотя…
Я достал маленькую ампулу без этикетки с молочного цвета жидкостью. Поискал шприц, не нашёл, и тогда просто отодрал зубами пломбу. Аккуратно, не так остервенело, как Алексей, но это не помешало мне сравнить себя с ним. Сашка говорил мне не делать этого, что наркота — это наркота, и ей нельзя пользоваться, но мне так сильно хотелось увидеть его и услышать его голос, а иного выхода я не видел. Трясущимися руками я отодвинул ему уголок рта и вылил ему туда всю ампулу. Проглотить он не сможет, RD большей частью стечёт ему в лёгкие, но там его не так уж и много, чтобы захлебнуться в нём. Надеюсь, это сработает.
Я надеялся, что RD снова активирует его телепатию, и он сможет читать мои мысли, а я в это время буду читать его, так я смогу до него достучаться, и у нас получится пообщаться. В последний раз.
Я обессиленно сел обратно на стул и, взяв брата за руку, принялся ждать реакции. Каждые несколько секунд глядел на часы, пытаясь мысленно ускорить лениво бегущую секундную стрелку. Прошла минута. Затем ещё одна, и только на третьей минуте заметил, что он слегка сжал мою ладонь. И затем его пульс участился, какой-то из аппаратов начал пикать гораздо чаще, чем до этого.