Моим товарищем по музыкальным занятиям в пансионе был Лева Мордвинов. Он обладал хорошим музыкальным слухом, легко подбирал на мандолине любые вальсы, марши. Вместе с ним мы были постоянными участниками небольшого самодеятельного струнного оркестра.
Впервые чарующие звуки вальсов я услышал в городском саду. В будни он был пуст, зато в праздники его дорожки заполняли гуляющие. В специальной беседке размещался духовой оркестр одного из полков, расположенных в городе, а их было два - 137-й Нежинский и 138-й Волховский, - и начинались своеобразные музыкальные концерты. Нас, как правило, в сад вечером не отпускали, мы слушали марши и вальсы через открытые окна пансиона.
Но вот однажды кто-то из воспитателей обнаружил на чердаке нашего большого дома отслуживший свое рояль. Его перенесли в зал. Инструмент был старый, однако клавишный механизм и струны оказались в порядке. И я, памятуя свое знакомство с фисгармонией, приступил к игре на рояле. Так на любительской сцене вскоре выступал наш самодеятельный оркестр. Мы учились понимать как классику, так и самобытную народную музыку.
В окна нашего пансиона долетали не только волнующие звуки вальсов и полковых маршей. С Владимирской улицы в ранние утренние часы слышны были голоса крестьянок из окрестных сел и деревень.
- Щавелю, щавелю! - выкрикивали женщины с коробами за плечами.
- Агурчиков зялененьких! Агурчиков зялененьких! - зазывала другая.
- Грыбочков, грыбочков!.. - предлагала третья.
Простой люд старался заработать - кто чем мог. На базарных площадях города, на осенних ярмарках, куда съезжалось отовсюду множество крестьян на подводах, рязанский говор господствовал. И приходилось удивляться крайней бедности крестьянского сословия, хотя Рязанская губерния, по официальным отчетам, признавалась "богатой". Такая "богатая" крестьянская семья отдавала в государственную казну больше половины попадавших в ее руки денег. Нужда принимала ужасающие размеры...
Позволю себе привести выдержку из книги профессора-химика А. Н. Энгельгарда, который, оставив науку, поселился в деревне и занялся сельским хозяйством:
"Почему же русскому мужику должно оставаться только необходимое, чтобы кое-как упасти душу, почему же и ему, как американцу, не есть хоть в праздники ветчину, баранину, яблочные пироги? Нет, оказывается, что русскому мужику достаточно и черного ржаного хлеба, да еще с сивцом, звонцом, костерем и всякой дрянью, которую нельзя отправить к немцу. Да, нашлись молодцы, которым кажется, что русский мужик и ржаного хлеба не стоит, что ему следует питаться картофелем"{3}.
"Так, г. Радионов, - пишет он, - предлагает приготовлять хлеб из ржаной муки с примесью картофеля и говорит: "если вместо кислого черного хлеба из одной ржаной муки масса сельских обывателей станет потреблять хлеб, приготовленный из смеси ржаной муки с картофелем, по способу, мною сообщенному, то половинное количество ржи может пойти за границу для поддержания нашего кредитного рубля, без ущерба народному продовольствию".
...Понимаю, что в несчастные голодные годы можно указывать и на разные суррогаты: на хлеб с кукурузой, с картофелем, пожалуй, даже на корневища пырея и т. д. Но тут-то не то. Тут все дело к тому направлено, чтобы конкурировать с Америкой, чтобы поддерживать наш кредитный рубль (и дался же им этот рубль). Точно он какое божество, которому и человека в жертву следует приводить. Ради этого хотят кормить мужика вместо хлеба картофелем, завернутым в хлеб, да еще уверяют, что это будет без ущерба народному продовольствию.
Пшеница - немцу, рожь - немцу, а своему мужику - картофель...
Продавая немцу нашу пшеницу, мы продаем кровь нашу, т. е. мужицких детей... Первое хозяйственное правило: выгоднее хорошо кормить скот, чем худо, выгоднее удобрять землю, чем сеять на пустой. А относительно людей разве не то же? Государству разве не выгоднее поступать, как хорошему хозяину? Разве голодные, дурно питающиеся люди могут конкурировать с сытыми?
И что же это за наука, которая проповедует такие аб-сурды!
А как бы поднялся наш кредитный рубль, если бы народ ел гнилое дерево, а рожь можно было бы всю отправлять за границу, на продажу!.."
Между тем царствующий дом Романовых отмечал свое 300-летие.
Как представителя учащихся нашей гимназии меня отправили в Москву, на торжества. Всех делегатов разместили в здании Коммерческого училища (в этом доме на Садовой теперь помещается Академия общественных наук ЦК КПСС) и на следующее утро колонны парами повели в Кремль. Первый раз в жизни я смотрел на кремлевские древние стены, на упирающиеся в небо массивные башни, па храмы и соборы, дворцы и палаты сказочной красоты.
Нас поставили в две шеренги у Большого Кремлевского дворца спиною к его окнам, и мы с интересом глазели на то, что происходит на площади, вымощенной брусчаткой, ждали, что же будет дальше. Группами стояли министры, их помощники. Среди них мы узнали министра просвещения Кассо.
Через некоторое время из парадного хода дворца начался выход со свитой Николая II. Министры застыли в подобострастных позах, благоговейно взирая на императора-самодержца.
Царь вышел в сопровождении семьи и проследовал вдоль наших рядов. С близкого расстояния я мог рассмотреть идущих. Царь был в форме полковника пехоты. Наше представление о величии трона как-то не увязывалось с его видом. Небольшая рыжеватая бородка, негустые усы окаймляли усталое и, мне показалось, испитое лицо. Рядом с ним торжественно плыла царица в богатом белом платье. Сзади - дочери и казак с наследником.
Обойдя наши ряды, свита завернула в один из соборов, очевидно на богослужение. Туда же устремились министры, прочие сопровождающие. А нам показали царь-колокол, царь-пушку, - на чем участие в торжествах и закончилось. Мы еще раз прошли мимо парадного входа дворца.
Мог ли я тогда подумать, что через двадцать пять лет войду в этот подъезд и поднимусь по широкой лестнице в зал заседаний как депутат Верховного Совета рабоче-крестьянской республики.
В канун нового, 1914 года санкт-петербургский еженедельник "Синий журнал" предлагал женщинам с помощью пилюль Марбор получить красивую грудь, а мужчинам - "секретные особо пикантные фотографические снимки парижского жанра - настоящие новейшие оригиналы с натуры (20 штук - 2 руб. 50 коп.)". Была новогодняя анкета с вопросом: "Что будет через 200 лет?" "Специалисты" предсказывали: "В воздухе будут летать не аэропланы, а бронированные корабли... Люди будут страховать себя лбами от 96 болезней и умрут от 97-й... В отношении социально-экономических условий - то едва ли и через 200 лет будет вытеснен или сменен другими современный биологический принцип, против которого в течение 19 столетий оказываются бессильными и все принципы и каноны христианства и который гласит: человек человеку - волк..."
Предсказания уводили читателя в необозримую даль времени, проверить их не рассчитывали даже самые отчаянные оптимисты, хотя каждому из моих одноклассников тогда стукнуло едва пятнадцать-шестнадцать годков. А вот в ошибочности предвидений одного оккультиста мы вое убедились - и довольно скоро.
"В 1914 году сгущается атмосфера, накопляются тучи, но грозы ожидать можно лишь в 1915 году", - вещал в "Синем журнале" профессор Шавель. А гроза-то грянула летом четырнадцатого. Началась первая мировая война...
Я перешел в восьмой класс и, как обычно, летние каникулы проводил дома у родных. После того как стало известно о войне, остаток свободного времени ушел на полевые работы и уборку урожая, а затем я отправился в Рязань. Здесь уже чувствовалась напряженная подготовка войск. Мы, гимназисты, видели отправление полков на фронт. Длинными колоннами они двигались к вокзалам. Солдаты шагали тяжело - со скатками шинелей через плечо, с винтовками, вещевыми мешками. За каждой ротой тащили на маленьких колесиках по пулемету "максим". Всех нас тогда поразила эта относительная скудость вооружения нашей армии.
И вот через некоторое время печать начала сообщать о боевых действиях на фронте. В городе появились раненые. Здание нашего пансиона было использовано для размещения военнопленных. Я ходил туда за учебниками, видел пленных в наших комнатах на трехъярусных нарах. Спертый густой воздух, тлен перевязочного материала говорили об ужасах войны, причины возникновения которой так и не были нам известны, а официально объявленная версия убийство эрцгерцога Фердинанда - казалась неубедительной.