Постепенно рябь на экране исчезла, и на светло-сером фоне его отчетливо проступило множество темных точек - они располагались ромбами, трапециями, неправильными многоугольниками. Бергсон вяло подумал, что Пауль переживает сейчас то, что когда-то пережил и он. В первый момент Паулю покажется, что он видит на экране небо с необычными темными созвездиями. Но уже в следующий миг он заметит, что «звезды» перемещаются, созвездия непрерывно меняют свои очертания, и тогда он сравнит увиденное со снежинками или, вернее, с пляшущими, мечущимися тенями от снежинок на белой глади сугроба под ночным уличным фонарем. И он поймет и скажет…
- Знаменитое броуновское движение, - сказал Пауль.
- Не совсем,- Бергсон отрицательно покачал головой: - При броуновском движении в жидкости или в газе беспорядочно движутся пылинки или другие мелкие частицы, получая толчки от невидимых нами атомов и молекул. Мы же с тобой наблюдаем тепловое движение самих атомов и молекул. Если быть точным, то мы наблюдаем сейчас движение преимущественно атомов, потому что легкий водород, который исследуется нами, подогрет до температуры, при которой большинство его молекул распалось.
Пауль не ответил. Бергсон повернулся: Пауль сидел с испуганно-изумленным лицом. Брови его были высоко подняты. «Для Пауля чудо уже началось, он видит атомы,- подумал Бергсон. Об апатии он больше не вспоминал. Чудо началось, но чудо впереди!
- Сейчас рассмотрим один из атомов поближе,- взволнованно пообещал он, и осторожно стал поворачивать ручку настройки по часовой стрелке.
Теперь Бергсон внимательно следил за экраном. Одна из темных точек на экране стала заметно расти. Бергсон услышал, как Пауль ухватился за спинку его стула; он понял, что Паулю кажется - они стремительно несутся навстречу далекой-далекой звезде. Бергсону не терпелось поскорее показать Паулю все, но он старался поворачивать ручку как можно медленнее. Он знал по опыту: иллюзия космического полета настолько велика, что неосторожный поворот ручки может привести к тяжелому обмороку Пауля или его.
Строго говоря, они и совершали сейчас полет в космос. Вселенная бесконечна не только в направлении к звездам, но и в глубь материи.
Макс Бергсон, сын девятнадцатого столетия, завидовал тем, кто родился в пятидесятых годах двадцатого, - они отправятся к звездам, увидят то, о чем его поколение в юности только мечтало; читая фантастические романы. Но только ли в юности, и только ли мечтало? Своим трудом, своим разумом, своей жизнью оно создало новому поколению возможность для рывка в космос! Оно построило аппараты, способные унести людей к звездам, но само не сможет полететь на них, потому что состарилось, пока создавало эти аппараты. Ему, Максу Бергсону, повезло как никому из сверстников. Он сам, лично, может путешествовать к далеким мирам; правда, он летит не в космос, но в мир не менее интересный и захватывающий - в микромир, в микрокосмос. Легко представить, как поражен сейчас Пауль, что думает о нем, Максе Бергсоне! Будь Линда жива, она бы порадовалась триумфу Макса.
Прошло четверть часа. На экране разросшаяся точка была уже величиной с теннисный мяч. На некотором расстоянии от «мяча» теперь можно было разглядеть крохотный, меньше горошины, шарик.
- Это невероятно! - зашептал у самого уха Бергсона Пауль. - Модель солнечной системы; солнце и вращающаяся вокруг него планета.
- Атом легкого водорода, - сказал Бергсон.- Ядро и электрон. Начинаем исследование электрона. Приготовься, сейчас увидишь самое главное, - Бергсон сдерживал себя, но, если говорить правду, он был охвачен нетерпеливым азартом. Он был похож на гида, которому попался приезжий художник, человек, способный по-настоящему восхититься собранными в музее шедеврами искусств, и он вводит его в сокровищницу…
Но то, что через несколько минут им пришлось увидеть, ошеломило не только доктора Пауля Шмидта, но и профессора Макса Бергсона. То, что они увидели, они никогда не предполагали увидеть, не должны были увидеть - на этот счет было твердо установившееся мнение ученых. Как-то французский физик Поль Лан-жевен пошутил, что природа вовсе не похожа на деревянных «матрешек», вкладываемых одна в другую и различающихся только по величине. Ланжевен высказал в шутливой форме серьезную мысль. И Макс Бергсон, и Пауль Шмидт были полностью согласны с ней. Они не ожидали того, что увидели, но если бы и ожидали, если бы даже специально стремились увидеть - все равно они могли бы всю жизнь прожить и не увидеть, потому что увиденное ими было одним случаем из многих миллионов неподобных. Просто им повезло.