Ревекка вошла в спальню, чувствуя, как ее немного пошатывает от усталости. Это хорошо, может, ей удастся опять провалиться в сон и немного отдохнуть?
Она подошла к кровати спящего рыцаря, лёгким жестом трогая его лоб, аккуратно, чтоб не разбудить. Большого жара не было.
Лицо его, сейчас спокойное, в колеблющемся свете очага, показалось ей привычным и даже…красивым?! Несмотря на страшный шрам и щетину, храмовник и вправду был недурён собой, особенно, когда с его чела пропадало надменное выражение, говорящее о привычке к неограниченной власти. Правда, сейчас болезнь наложила на него свой отпечаток.
Темные волосы за время долгого лежания потускнели и свалялись, резко обозначились скулы, лицо похудело. Загар – и тот побледнел за время, проведенное им взаперти.
И все же это лицо дышало смелостью, силой и властью. Есть такие люди, хоть надень на них рубище прокаженного и увенчай их ведром вместо шлема – всё равно будет видно их происхождение.
«Если б он употреблял свои возможности на добрые и богоугодные дела, сколько хорошего мог бы он сделать» – невольно подумала Ревекка. – «Впрочем» – тут же одернула себя девушка, – «ещё неизвестно, какие дела у назареян считаются добрыми. История учит нас, что в иные времена и гонения на евреев считались у них мужественными и достойными уважения.»
Еврейка со вздохом отошла к окну, глотнуть ночной прохлады. Болдуин усердно прогревал покои господина, забывая о том, что больному не помешал бы свежий воздух.
Ночь была лунная, звезды казалось большими и совсем близкими. Где-то всхрапывала лошадь.
Ревекка попыталась пригладить свои волосы и обнаружила, что они сбились в жуткий колтун, расчесать который можно было бы только при помощи горячей воды и мыла. Или просто срезать волосы, как после тифа, невесело усмехнулась она.
О тамплиерах и мытье ходили разные слухи, ибо ввиду запретов на содомию устав ордена строго ограничивал купания. Но, с другой стороны, она-то не тамплиер. Да и детей помыть бы не мешало. А гордого рыцаря можно уговорить помыться, ссылаясь на пользу его же здоровью. Остальные же пускай делают все, что захотят, она не может им приказывать.
- Не стой у окна, простудишься. – послышалось с кровати хриплое. – или ты с тоской вспоминаешь, как остановила меня в Торкилстоне?
- Я с тоской думаю о доме и своем отце, – призналась Ревекка, не оборачиваясь. А вам, сэр рыцарь, надо бы безо всякой тоски подумать о мытье, свежем белье и бритьё, если вы не хотите пугать своим видом ворон над прецепторией.
- Почему именно ворон? – развеселился храмовник, садясь поудобнее.
- Потому, что люди сюда не забредают , а мы давно ко всему привыкли.
Она наконец перестала делать вид, что что-то внимательно разглядывает в окне. Но при этом не могла заставить себя посмотреть на Буагильбера, и просто опустила голову.
Ревекка с раннего детства заметила за собой такую особенность – если она гневалась на близкого ей человека, она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза. Но до сих пор у нее не было сложности в том, чтоб встретить взгляд храмовника, не отведя глаз.
«Значит ли это, что я стала воспринимать его по-другому? И почему так произошло?»
- Кроме этого, я собираюсь помыть детей, – продолжала она, – и постирать всю одежду. И примите мой ценный совет – заставьте помыться вашего верного оруженосца. Я уже издалека могу его учуять, и это оставляет не самое приятное впечатление. Боюсь, что если так будет продолжаться, прецепторию сожгут, как источник заразы.
Шутка получилась мрачноватой, но Буагильбер все равно улыбнулся. И вновь, Ревекку поразило то, как изменилось его лицо в этот момент.
- Улыбайтесь почаще, сэр рыцарь – почти против своей воли проговорила она, – вам идёт.
- Это просто я тебе начинаю нравиться, – самодовольно произнес он. Пользуясь тем, что она подошла поближе, он накрыл ее руку своей. – Милая девушка, ну дай же себе наконец волю! Просто прими от меня то поклонение, которого ты достойна.
- Ага, а потом вы умчитесь дальше, сэр рыцарь, завоёвывать новые города и новых дам, а я останусь с ребенком на руках – опозоренная, оболганная. Даже и не знаю, как мне отказаться от такого поклонения?
- Гордая девица! – укоризненно воскликнул храмовник, – клянусь всеми ангелами (которым, разумеется, далеко до твоей красоты), если б наши рыцари так же отважно защищали Гроб Господень, как ты – свою честь, Саладин и по сей день стоял бы под его стенами!
- Если ваши рыцари, сэр Бриан де Буагильбер, так же трусливо сражаются, как нападают на беззащитных женщин – большим отрядом – могу только позавидовать Саладину!
Больной закашлялся вперемешку со смехом.
- Прекрасная Ревекка! Вы уморите меня своим упрямством, едва успев спасти.
- Тут уж ничего нельзя поделать, гордый храмовник. Не ваш ли орден представляет целомудрие высшей добродетелью?
- Это лишь потому, что ни одна дама не согласится даже приложиться губами к этим сбрендившим с ума “святым мощам”, которые от долгого воздержания и аскезы окончательно лишились разума.
- Ах, сэр Бриан, неужели вы так мало поддерживаете ваших гроссмейстеров, христианнейших и наисвятейших?
- Лицемернейших и наиподлейших, хотела ты сказать. Из тех, кто подавая милостыню босоногому монаху, после разорят долгами его обитель, – мрачно проворчал Буагильбер.
- Вам лучше знать своих братьев. Но отчего же тогда вы привезли меня в это гадючье гнездо?
- Это, как ты изволила выразиться, “гнездо”, много лет было мне верным пристанищем. По крайней мере, на время моих возвращений из Палестины. Не моя вина в том, что мои идеалы и взгляды на жизнь так резко изменились под твоим влиянием. Но так и есть, я менялся, а другие – нет, слишком уж закоснели они в своих убеждениях.
- Отчего же тогда ты принял мою перчатку? Отчего же не помог мне бежать?
- Видит бог, Ревекка, я хотел этого. Хотел всем сердцем, с того самого момента, как понял, что мне не дадут защитить тебя под видом странствующего рыцаря. Но негодяй Мальвуазен убедил меня в том, что меня не выпустят даже за пределы процептории. Больше того, я собирался бросить твою перчатку в лицо старого изувера Бомануара, вместе с отречением от ордена. Ничего из этого мне не дали бы сделать. Они обвинили бы тебя в том, что ты заколдовала меня, и теперь уж точно сожгли бы, без всякого суда. А меня бы лишили сознания удавкой или ударом камня по голове, и я сам не заметил бы, как оказался в подвале. Там из меня усердно изгоняли бы бесов ударами бича и молитвами, а на закуску поливали бы солёной и святой водой.
- Тогда я не понимаю. Как ты предлагал мне бежать, если знал, что это невозможно?
- В прецептории есть тайный ход. Он начинается в одном из подвалов. Беда в том, что он мал, завален всяким хламом, и взрослому мужчине там не пройти. Только ребенок или девушка, достаточно худая, смогут пролезть там. Я привел бы тебя туда и прикрывал бы твой отход, сколько смог бы.
- А сам что бы ты сделал после?
- Понятия не имею, – он слегка пожал плечами. – Действовал бы по ситуации, скорее всего.
- Ну хорошо, – Ревекка вдруг заметила, что уже давно говорит храмовнику “ты”, – но ты же согласился биться против Айвенго. Значит, твоя честь для тебя значила в тот момент больше, чем моя жизнь.
- Нет, Ревекка, ты ошибаешься. Я согласился, это так, но битвы бы не было. И не моя вина, что я выжил.
- Что ты имеешь в виду, сэр рыцарь? – Еврейка вдруг ощутила дрожь. Она не была уверена, что готова услышать ответ.
Горькая усмешка тронула лицо храмовника.
- Да, моя прекрасная врач, ты все правильно поняла. Я собирался ему поддаться и пасть от его руки. Только так я мог бы сохранить свою честь и твою жизнь. Сохранить же собственную жизнь у меня не было никакой возможности, да и не нужна она мне, жизнь без тебя, уж прости за громкие слова. Поэтому я направил копьё в его щит. Он упал, а я собирался соскочить с коня и предложить ему поединок на мечах. Он не отказался бы, я знал точно. Я с радостью проиграл бы этому выскочке-рыцарёнку и тебя бы освободили. Но мое тело предало меня...