Вечерами они с Ревеккой говорили, иногда по нескольку часов кряду. Спорили до хрипоты о политике – “Ревекка! Ты так прекрасна, может ли столь возвышенное существо касаться своими устами чего-то настолько низменного и грязного?! – Сэр рыцарь только что крайне витиевато и вежливо назвал меня красивой дурочкой, благодарю!”.
О религии – “Но боже милостивый, сэр Бриан, вы не можете требовать от меня, чтоб я поменяла веру с той же лёгкостью, с которой я меняю платье! – Да все религии одинаково подчиняются жадности и властолюбию, Ревекка, очнись!”.
О науке – “Сэр рыцарь! Вы не признаете того, что медицина Европы весьма далека от умений и знаний Востока! – О да, поистине, тут ты права, дочь Иудеи, но сколь многими знаниям здесь не дают взрасти и распуститься, подобно цветку”.
И даже о традициях – “У евреев между ирусин (обручением) и нисуин (свадьбой) может пройти год, во время которого невеста должна жить в доме своих родителей. – Ооо, да за этот год жених уже десять раз сбежит. Зачем такие сложности?!”.
Буагильбер медленно, но все же выздоравливал. Как для любого ещё не старого и полного сил и здоровья человека, для него стал неприятным сюрпризом тот факт, что его собственное тело уязвимо и может предать его. Ревекка считала, что причиной его недуга стала нервная горячка, но при этом продолжала следить за его состоянием и поить его различными отварами, а также составлять составлять целебные мази и бальзамы на основе книги о лекарственных травах и ее собственных наблюдений за больным. Абдалла с огромным интересом помогал ей в этом.
По ночам он засыпал, держа ее за руку и спал более чутко, чем она. Он просыпался, если она ворочалась или стонала и ласково утешал её. Как-то раз Ревекка проснулась утром, чувствуя, что кровать непривычно узка. Спросонья не сообразив, что именно произошло, она попыталась приподняться и вскочила, как ошпаренная – она спала в кровати храмовника!
Разбуженный ее возмущенный вскриком Буагильбер с бесстыдной ухмылкой уверял, что она сама пришла к нему, желая тепла и покоя.
Девушка не находила себе места, пытаясь понять, как она вообще относится к своему пленителю. Он давно не пугал её, напротив, в последнее время она ловила себя на мало свойственных ей мыслях. О том, как он нежен с ней. Как касается ее лица своей загрубелой рукой, и ведёт пальцем вниз, от виска к шее. Как ей иногда хочется, подобно рыцарю в первые дни болезни, задержать его руку меж своими подбородком и плечом.
Как он улыбается, и неуловимые искорки проскальзывают вокруг уголков его рта. Как двигается – это оказывается, очень приятно, следить за тем, как несёт свое тело человек, всю жизнь проведший в сражениях. Величавая поступь рыцаря и его осанка дополнялись мощью человека, большую часть жизни таскающего на себе сорок пять фунтов железа, и вынужденного с таким весом бежать, падать, взбираться на лошадь и виртуозно владеть оружием.
Она была поражена тем, как быстро потускнел образ Уилфреда Айвенго в ее памяти. То, что она сама считала греховным чувством, оказалось не более чем красивой пустышкой, пушинкой, отвлекшей ее от главного.
Ревекке сложно и стыдно было признаться в своих чувствах даже самой себе.
В общем, жизнь в прецептории шла своим чередом
Ревекка несколько раз просила позволения передать своему отцу хотя бы весточку о себе. Храмовнику совершенно не хотелось ей в этом помогать, но стыдно признаться, в этом его решимость уже готова была дрогнуть. Впрочем, пока он не хотел раньше времени раскрывать правду о том, что жив, и на это у него имелись свои, весьма веские причины .
Несколько раз Болдуин выезжал на вылазки в соседние деревни, на поиски свежих сплетен.
Переодетый до неузнаваемости, он пешим гулял по деревням, иногда заходил в придорожные трактиры. Частенько он брал с собой Мика и тот, будучи незаметным, но внимательным и осторожным, был чрезвычайно полезен в разведке.
Поначалу новостей особых не было – они узнали, что храмовники из Темплстоу уплыли во Францию. Что Мальвуазены, оба были казнены, а их богатства перешли во владение короля Ричарда. Что Ательстан из Конингсбурга развязал настоящую войну со своим духовенством.
Приятной для Буагильбера, как не странно, оказалась новость о том, что Уилфред Айвенго женился, наконец, на леди Ровене. «По крайней мере», – думал он,- «моя прекрасная еврейка не станет больше думать о голубых глазах и светлых кудрях рыцаря, который мизинца ее не стоит».
Кроме этого, из Йорка дошли мрачные, хотя и не особо удивительные вести. Вальдемар Фиц-Урс, надеявшийся стать канцлером при принце Джоне, отделался изгнанием. Морис Де Браси, по слухам, сбежал во Францию и поступил там на службу к королю Филиппу. Теперь-то уж храмовник знал, кем был тот Черный Лентяй, взявший Мориса в плен.
Одним словом, вся пирамида, на которую Джон Безземельный так рассчитывал, рассыпалась в пыль, едва только послышалась поступь истинного короля.
Это означало только одно – ничто и никто больше не держал тамплиера в Англии, и при первой же возможности ему и его слугам надлежало отправиться в Святую Землю.
Лето близилось к концу, постепенно холодало и рыцарю совершенно не хотелось торчать в сыром и промозглом климате больше, чем нужно.
Однако нужно было решать, что делать с евреями.
Болдуин вернулся из очередной вылазки в деревню. Дождавшись, пока опустят мост и заехав внутрь, он бросил поводья Мику и прошел в зал, в поисках господина. Тот сидел у огня, наслаждаясь ощущением усталости мышц. Буагильбер уже несколько дней как возобновил свое ежеутренние тренировки, и тело слушалось его, хотя и с трудом.
- Господин, ситуация серьезная. – прошептал де Ойлей, указывая взглядом на Ревекку.
- В чем дело? – встрепенулся храмовник.
- Судя по всему, у местных сельчан новый виток суеверия. Опять исчезнувшие дети, задолжавшие норманны, тайные знаки и подобная чепуха.
- И что же нам делать?
Слух у Ревекки был хороший, а умственные способности – ещё лучше. Она мигом поняла, куда клонит оруженосец.
- Гордый храмовник, – обратилась она к Буагильберу, – ты ведь можешь защитить их!
- Ревекка, не болтай глупостей. Ты когда-нибудь видела еврейский погром? Это же стадо, оно идёт и убивает.
- Да, в самом деле, – вторил господину Болдуин. – что мы можем предпринять в этом случае? Вы в безопасности здесь.
- А наши родственники? А мой отец? А опекун детей? Вы хотите обречь на смерть сотни ни в чем не повинных людей?! Да вы кто вообще?! Люди или дикие звери?!
- Милая Ревекка, ты права, но пойми, у нас сейчас нет никакой возможности противостоять им. Они дикие, невежественные, суеверные люди. Нам нечего обратить против них. Даже если мы оба, вместе с сарацинами, сядем на коней и попытаемся остановить толпу, эта же толпа мигом сотрёт нас в порошок. Нас просто сомнут и завалят.
- Ага, и сожрут! – не удержался оруженосец.
- Господин, дозвольте мне промолвить слово.
- Говори, Амет.
- Доблестный господин тут говорил, что эти люди очень суеверны. А не мог бы он велеть господину оруженосцу перечислить все те истории, которые рассказывают возле трактиров. Возможно, мы сможем использовать их суеверие против них.
- Это интересная мысль, Амет, dispardieux! Болдуин, ты слышал. Выкладывай все их нелепые россказни.
Оруженосец задумался, а потом, прикрыв глаза и как будто припоминая подробности, начал перечислять.
- Таааак… ну, бешеная лиса, мор цыплят, эпидемия пятнистой лихорадки, которой евреи, конечно же, не болели.
- Естественно, ведь они в день моют руки чаще, чем иной назареянин за всю жизнь!
- Помолчи, Ревекка, – Буагильбер обнял обиженную и встревоженную девушку. – Болдуин, продолжай.
- Эгхм. А ещё местный представитель захудалой и разорившейся фамилии Монпелье должен евреям кругленькую сумму денег, что-то около пятиста крон серебром... ну тут ещё разные пропавшие свиньи....-