Но Бриан де Буагильбер не был собой, если б так легко отказался от того, что привык считать своим. По варварским законам тех времен, мужчина, захвативший женщину силой, вполне мог считаться ее владельцем. Зачастую так и происходило. И в таком случае пары венчались тайно, а со стороны девушки – насильно, не спросив опекунов или родителей девушки. Конечно, тот факт, что Ревекка была еврейкой, в корне менял отношение к ней для большинства христиан тех времен. Не играло роли, был ли он норманном или саксом, любой представитель этих народов презирал еврейский народ и никогда не согласился бы связать свою жизнь с девушкой из отверженного племени, даже несмотря на ее несметные богатства.
Но как мы уже убедились ранее, Буагильбер был из другого теста. Общение с Ревеккой сильно изменило его, а сильнейшая любовь к ней сделала его еще более безрассудным, хотя одновременно придало его поступкам некоторую мягкость и местами предусмотрительность. Похоронив свои чувства за двадцать лет до описываемых событий, отказавшись от всего мирского, он жил своим честолюбием, теша и лелея свою ярость в бою и в политике. Он наслаждался свободой от всего и своей властью. Теперь же, потеряв значительную часть своего могущества, он с огромным удивлением понял, что это мало тяготит его. Мыслями он возвращался к тихим вечерам в Темплстоу, шахматам и беседам с еврейкой, песням Элии, сказкам сарацина и тому спокойствию, которое он там ощущал. Он с ужасом понимал, что стареет и что во многом это влияет на его восприятие событий. Долгая жизнь с любимой, теплый климат Палестины, от которого не ломит кости и не болят старые раны на перемену погоды. Возможно даже дети – его продолжения, наследники, пусть и незаконные, его род – все это стало казаться гораздо более заманчивым, чем раньше.
Болдуин частично угадывал мысли своего господина, хоть и не отваживался заговорить с ним. Зато у него появился другой собеседник.
За несколько недель до отплытия Буагильбер прибыл в аббатство Жорво, дабы попрощаться с приором Эймером. Тот весьма обрадовался старому другу, хоть и отметил про себя, что храмовник не совсем ещё оправился от болезни. Буагильбер и правда был немного бледен, хоть и отменно держался в седле и казалось, с лёгкостью носил доспехи.
- А где твои сарацины? – спросил приор, когда все важные дела были ими обговорены. По лицу храмовника пробежала тень, как мимолётное облачко, закрывшее солнце.
- Погибли, при осаде прецептории.
- Хорошие были слуги, верно, преданные и безжалостные – равнодушно отметил приор.
Буагильбер внезапно вспомнил лицо Абдаллы, когда тот рассказывал сказки девчонке. Вспомнил смерть Амета.
- Да, их смерть весьма затратна – он сдержался и говорил с ленцой, но внутри словно что-то натянулось. «Старею, дьявол меня раздери, становлюсь слезливой бабой!» подумал он.
Он не пожелал ночевать в аббатстве, несмотря на все уговоры Эймера и тем же вечером двинулся в сторону Шеффилда.
«Приор был прав, не стоило уезжать в такую ночь», отстранённо подумал Бриан, глядя на толпу разбойников, окружившую его отряд. Впрочем, тех было не так уж и много и люди храмовника уже держали йоменов на прицелах арбалетов, когда главарь шайки вышел вперёд и храбро подошёл поближе к рыцарям.
- Остановись, надменный храмовник! – крикнул он. – Мы не желаем вредить вам, и даже не будем покушаться на ваше золото, хотя, конечно, не откажемся от небольшого подношения на благочестивые цели.
Буагильбер изумлённо уставился на главаря. Разумеется, он узнал его,
- Что, разбойники, совесть вас замучила? – с интересом ответил храмовник – Жаждете вернуть обратно награбленное? Неужели у вас на душе накопилось столь много грехов, что это позволит вам облегчить её?
- Видишь ли, гордый рыцарь, думается мне, что нынче такое время, когда даже ничтожный йомен может сослужить неплохую службу рыцарю храма. Не бесплатно, всяко уж, но и не заламывая за свою услугу несусветную цену.
- Помочь? – с ноткой презрения повторил Буагильбер – Не лишком ли много вы о себе возомнили, гадючьи души? Не боитесь, что останетесь лежать в этом же лесу со стрелами в груди и разбитыми черепами? Это будет богоугодным делом, и меня поблагодарят все здешние землевладельцы за избавление от таких клопов, как вы.
Разбойничий атаман поднял руку, дабы пресечь ропот, явственно слышимый от своих людей.
- Это касается некой особы чуждого тебе вероисповедания. Думается мне, что один из твоих людей прекрасно знает, о чем речь.
- Болдуин? – храмовник повернулся, привстав на стременах, в сторону молодого рыцаря.
- Господин, выслушайте его, заклинаю вас! – почти крикнул тот. – Сердца нет, смотреть, как вам тяжко. Прошу простить меня, но это для вашего же блага. И для её...- совсем уж тихо добавил он.
Храмовник открыл было рот, чтоб обругать бывшего оруженосца последними словами, но внезапно передумал и закашлялся, пытаясь сдержать смех.
- Ох, Болдуин, ну ты и сводник. Ладно. Говорите, что там у вас.
Дик Самострел приосанился и начал:
- Видите ли, у меня в доме старого Исаака есть свой человек….
Занималась заря. День обещал быть тёплым, дорога была удобна и ничего удивительного не было в том, что менестрель из отряда лесных ребят присоединился к отряду Буагильбера, по дороге до Шеффилда. Да и в песне, которую он напевал, не было ничего удивительного.
Смилуйся господь над твоей душой
Пусть и не хорошей, и не плохой
Ты была такой, как сумел придумать;
Напоследок дверь наподдав ногой,
Я ушел как зверь, сам себе изгой,
Я тревожил пыль,
В смятую ковыль
Мысли о тебе все пытаясь вдунуть.
Я ушел от оков равнодушия дней,
От бессмысленной печали пустой,
Мне не хватит подков, мне не хватит коней,
Чтоб угнаться за твоей красотой.
Прожил я неделю и прожил год,
Как дурак, поверил, что все пройдет,
Блеклые картинки во сне целуя;
Как-то разорвал я усталый бред
И пошел искать тебя в белый свет,
Солнце и Луну,
Бога, Сатану
Спрашивал, найти где тебя смогу я.
Хоть за душу мою мне продали совет
Те, кто прячется в гробах на свету,
Но в просторах степей и в осколках планет
Я боялся, что тебя не найду. (с)
Канцлер Ги, Amore
Бриан натянул капюшон на лицо. Не все можно показывать слугам, но черт возьми, в глаза словно песку насыпали. Зато теперь он знал, что делать.
====== Глава семнадцатая ======
Вслепую вновь перелистай
Пергамент нам доступных тайн.
Лёд, раскалённый докрасна,
Любовь страшнее, чем война,
Любовь разит верней, чем сталь.
Вернее, потому что сам
Бежишь навстречу всем ветрам.
Пусть будет боль и вечный бой
Не атмосферный, не земной,
Но обязательно с тобой. (с)
Мельница, «Любовь во время зимы»
Ревекка спокойно жила в своем и отцовском доме в Йорке. Некоторые пересуды, поднявшиеся с их возвращением, мало-помалу затихли. Исаак, по своему обыкновению, рассудил, что для него выгоднее помириться с дочерью. Поэтому неприятную для обоих тему замяли и больше к ней старались не возвращаться. Конечно, еврея несколько огорчил тот факт, что Ревекка наотрез отказалась уезжать в Испанию. Будучи человеком предприимчивым, Исаак не хотел упустить те возможности, которые ему могли открыться при дворе короля Боабдила, да ещё и при протекции брата. С другой же стороны, после всех приключений еврей осознал, насколько он все же утомился, так что возможность немного пожить спокойно воспринималась им с благодарностью. Мик и Элия прислуживали в доме Ревекки и были очень довольны своим опекуном. Элия также пела свои замысловатые песни, а по вечерам забавляла местную детвору сказками “дяденьки сарацина”. Истории становились все краше и интереснее, ими заслушивались даже взрослые.