«Бог отцов моих», – внезапно подумала она и ощутила, как мурашки побежали по ее спине, «а мой отец?» Несчастный Исаак, обретший свою дочь только для того, чтоб снова потерять ее. «Как он сейчас тревожится, как безнадежно качает седой головой, сидя у очага в доме брата… а верный Рейбен? Лишившийся единственного шанса для продолжения рода, он, наверное, рвет на себе волосы и посыпает голову пеплом. А может быть, помощь уже близка?»
Девушка невольно прислушалась, как будто готовая услышать топот копыт в ночной тиши. Но единственное, что она слышала, это завывание шакалов под стенами прецептории. Болдуин и сарацины, заведя пленников внутрь, подняли мост и закрыли ворота. Втроём это была сложная работа, но никому из них не хотелось проверять, будут ли ещё желающие разжиться боевым конём или оружием. Вокруг было достаточно сёл, и просто лесных чащ, каждая из которых могла служить отличным укрытием для мелких шаек разбойников, которые, словно вышеупомянутые шакалы, грабили и убивали путников всего за несколько медяков.
Судя по вою и мерзким чавкающим звукам, а также рычанию, доносившимся ото рва – шакалы нашли-таки неудавшегося грабителя и сейчас пировали, деля добычу.
Ревекка вернулась в комнату рыцаря. Там все было по-прежнему, Абдулла дремал в кресле, открывая, как и Амет прежде, глаза при малейшем звуке. Видимо, чуткий сон был отличительной чертой слуг Буагильбера. Хотя вон Болдуин как храпит… Девушка улыбнулась почти помимо своей воли.
Сам храмовник спал, хотя и беспокойно, то и дело ворочаясь и тихонько постанывая. Дыхание его все ещё было хриплым и трудным.
Еврейка сменила нагревшийся компресс на его голове, почти машинально касаясь его лба, чтоб проверить жар. Укрыв храмовника, и убедившись в том, что ее подопечному не грозит пока опасность, Ревекка тихо объяснила Абдалле, что он должен будить ее при любом изменении состояния храмовника, и вышла.
Конфисковав часть одеял у Амета (тот поворчал, но все-таки признал, что госпоже сейчас они нужнее) она устроила себе постель у дальней от кровати больного стены. Свернувшись клубочком, она крепко уснула и последнее, что она услышала перед сном, было громкое мурлыканье перешедшего к ней кота.
====== Глава пятая ======
Ты спишь и видишь меня во сне,
Я для тебя лишь тень на стене,
Я прячусь в воздухе и луне,
Лечу, как тонкий листок (с)
Канцлер Ги, “Тень на стене”
Кругом бушует пламя. Горящие балки трещат и рушатся, искры расцветают невиданными звёздами на фоне замкового полумрака, дым ест глаза. В ушах стоят вопли раненных и горевших заживо людей, а от противного свиста стрел сосет под ложечкой и ноют зубы.
Удар, ещё удар! Ревекка ничего не видит, дым мешает ей вдохнуть, но не только дым страшит, нет, это мощная хватка храмовника на ее животе, ее бедрах. Он перекинул ее через плечо и сейчас бежит, спасаясь от огня, сорванным от дыма голосом отдает приказы своему отряду. Она чувствует страшный жар, железо его доспехов под ее пальцами, как она ни старается, ей все равно от него не уйти.
Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох – задержать дыхание, сейчас рядом упадет горящее бревно, она знает это, видела это тысячи раз. Пламя пляшет, перекидываясь со стропил на пол второго этажа, захватывает лестницы. Вокруг будто плавают хлопья пепла, он лезет в лицо, несмотря на вуаль.
- Госпожа, госпожа! – слышит она чей-то голос, и чувствует, как ее опускают на землю, тут же грубо хватая за руку повыше локтя. Ещё один синяк, что ж, их и так немало, одним больше.
- Ревекка, отвернись – боже мой, зачем ей отворачиваться, она и так ничего не видит, чертова вуаль лишает ее свежего воздуха, снять, снять, сейчас же!
Какое-то журчание, резкий запах мочи и в лицо ей тыкают вонючую тряпку.
- Ревекка, закрой лицо, это неприятно, но так нужно – его голос, самый страшный голос сейчас, нет, отпустите, она не может, ей нужно вернуться, назад, в ту комнату, где лежит раненный рыцарь, быть может, он уже горит.
Его лицо встаёт у нее перед глазами – голубые глаза, светлые, спутанные кудри, ямочки на загорелых щеках. Она улыбается, но тут оно начинает плавиться и рассыпается пеплом, ее снова тащат волоком, за руку, под руки, и мерзкая тряпка на лице…. Она спотыкается и слышит стук, это стрелы, как рой ос, они летят вокруг, но, кажется, все направлены в неё. Стучит, но не долетает – перед ней щит – большой, треугольный, выложенный железом. Когда-то кто-то пошутил при ней, назвав такие щиты «бронедверью» – так и есть, дверь, отделяющая ее от смерти. Стук, стук, снова стук…
Ревекка открыла глаза. «Опять кошмар, Господи, он повторяется снова и снова, неужели она никогда не убежит из Торкилстона? Каждую ночь сон возвращает ее в этот ад».
Стук, однако, был вполне настоящим. Да и проснулась она оттого, что Абдалла легонько тряс ее за плечо, тихо говоря по-арабски
- Проснись, девушка, помоги мне, да спасет нас Аллах, ему опять хуже!
Она села на постели и протёрла глаза. В комнате было темно, огонь почти прогорел, но тепло ещё держалось. Абдалла зажёг свечу.
Рыцаря трясло, трясло так, что кровать, на которой он лежал, тоже потрясывало, оттого и стучали ее ножки.
Буагильбер скрипел зубами и старался свернуться калачиком, но это не помогало.
- Абдалла, подай мне мою сумку, сейчас мы постараемся помочь ему. Там есть один порошок, его нужно развести с водой. Нагрей мне немного воды в котелке.
- Слушаюсь и повинуясь, табиба (лекарь, арабск.) – в темноте блеснули его глаза.
Ревекка почти наощупь вынула из сумки нужный мешочек. Благословенно будь учение Александра Траллийского, думала она, сколько сотен лет уж как он умер, а рецепты все так же хорошо помогают.
Разведя нужный порошок в мере теплой воды, они попытались напоить снадобьем храмовника, однако это оказалось очень непросто – зубы у него стучали, так что он едва не откусил пальцы обоим лекарям, при этом весьма искусно уворачиваясь от спасительной ложки, соломинки и чашки воды.
Все же, хоть и не сразу, Абдалла нашел удобный способ крепко держать господина за голову сзади, без риска быть укушенным. Ревекка, не мешкая, тут же влила по капельке остатки порошка, надеясь, что и это сработает.
Рыцарь стонал и метался, изрыгая невнятные проклятия, по кровати. Девушке невольно вспомнилась старая шутка, которую ей когда-то рассказала ещё её наставница, праведная Мариам.
- Я так хочу крепко обнять тебя, жарко целовать и не отпускать, уложить тебя в кровать и пить твои соки, держать в плену твои члены, сделать тебя слабым и уязвимым. С любовью, твоя простуда, – посмотрев на удивлённого донельзя Абдаллу, она вдруг поняла, что невольно произнесла всю шутку вслух.
- Это шуточное выражение, чтоб заставить нерадивого ученика лекаря запомнить симптомы болезни – зачем-то попыталась оправдаться она, но Абдалла только покачал головой.
- Если табиба желает и может, ей стоит сделать это.
- Сделать что? – поразилась еврейка
- Возлечь с господином, конечно. Это улучшит его здоровье и согреет его, может быть, даже прогонит болезнь.
Час от часу не легче! Убежав от домогательств распутного храмовника, Ревекка вовсе не собиралась к ним возвращаться. Достаточно ей было и того, что она здесь, лечит его вместо того, чтоб спокойно спать в доме своего дяди и никогда больше не вспоминать о Буагильбере.
«Но все же, для ее спокойствия , хорошо бы хоть немного контролировать ситуацию».
Поколебавшись пару минут, девушка все же решилась. Она придвинула стул вплотную к кровати больного и положила руку ему на грудь. Удивительно, но он тут же затих, как бы в ответ на тяжесть – хотя какая уж там тяжесть – ее ладони. Так затихают совсем маленькие младенцы, когда мать положит свою руку им на спинку – это ограничивает их и помогает найти свое место в таком большом и слишком сложном мире.