Он стоял, опершись на руку реб Иче, потом выпрямился и внезапно почувствовал себя моложе. Сознание его прояснилось; похоже было, что тяжкие мысли, которые накапливались у него в течение тринадцати лет и разъедали его мозг, как ржавчина, куда-то ушли, и теперь он видел все ясно и отчетливо. Он опустил веки; закрыв глаза, он видел все на расстоянии многих миль; он был способен одним движением мысли, как чародей, перемещать людей, дома, деревья, чувствовал, как сам отрывается от земли и начинает подниматься все выше. Вот он уже качается над людскими головами, и чем выше поднимается, чем дальше уходит, тем больше становится толпа. Она целует его ноги, опутывает их, словно тяжелая заржавевшая цепь, не отпускает, и всякий раз, когда начинает кружиться голова от этой высоты, толпа пугается и со старым кличем «Мы следуем за тобой!» тянет его вниз, на землю.
Теперь, закрыв глаза, реб Менделе ощущал, как великое слово, которое он когда-то вынашивал в себе и которым хотел осчастливить мир, а потом усомнился и в мире, и во всем остальном и был наказан тем, что слово у него отняли, как это самое слово начинает клубиться вдали, и движется к нему, и тянется; он точно испытывал родовые муки и верил, что скоро возвестит великое святое слово народу, который раньше беспощадно гнал от себя.
Ребе стоял сияющий: он был уверен, что пришло время, что до сих пор он совсем не был ребе, что он обманывал самого себя, а вот теперь на него снизойдет откровение. Он видел перед собой отблески раскаленного слова, которое загорается в душе и рвется с языка. Он чувствовал, что «орудие истины» рождается вместе со словом, и если до хасидов, которые его окружают, дойдет один только отблеск, то и тогда они впитают его и очистятся.
И просветленным взором увидел ребе, как над толпой, что стояла сплоченно, не шевелясь, и напоминала издали старый ветвистый лес, где деревья слились в одно, выросло какое-то странное создание. Оно поползло на четвереньках по стене, как косматая собака, как дьявол, пробило себе дорогу к ребе через головы, через плечи. Ребе широко раскрыл глаза, вздрогнул, припомнив, зачем он вышел, узнал босого Исроэла, увидел, как тот пробирается к нему, и опять почувствовал себя на земле.
Босой Исроэл сидел на чьих-то плечах, он будто возник из этого моря голов, смотрел своими черными горящими глазами на ребе, потом открыл обросший щетиной рот, словно собираясь проглотить кого-то, и громко, призывно крикнул:
— Ребе из Коцка, покайся!
Поднялся шум. Толпа пришла в движение, взволновалась, как море. То тут, то там вздымались руки, в босого Исроэла кидали меховые шапки, бросали пояса, пытаясь заарканить и стащить его на землю. Но Исроэл сидел на плечах единомышленников; он еще ниже нагнулся к ребе, не обращая внимания на шум, и снова заговорил:
— Твои хасиды, варшавские обжоры, живут с чужими женами, творят содомские дела!..
— Стащите его! — крикнул кто-то.
— Не давайте ему говорить, этому наглецу!
— Заткните ему рот поясом!
— Эй, кто там помоложе? Наденьте ему штраймл[38] на физиономию! — радостно крикнул пожилой хасид, снявший штраймл и оставшийся в ермолке.
Ребе поднял руку, подождал, пока стало тихо, так тихо, что можно было услышать падение булавки, и произнес умоляюще, обращаясь к хасидам:
— Оставьте его в покое, не трогайте его, пусть говорит!
Толпа вроде бы несколько успокоилась, но все еще возбужденно топталась на месте; она готова была каждую минуту растерзать босого Исроэла, однако многие все же боялись его: если он не щадит ребе, разве он побоится простого хасида? Босой Исроэл вытянул длинную шею, открыл рот и, как будто ничего не случилось, начал кричать еще громче:
— Теперь пришло время, ребе из Коцка, чтоб ты покаялся! Твои приверженцы продают тфилин. Говорят, в этом году кожевенные товары в Коцке очень дешевы!
Такие благочестивые евреи, как Гирш Парцивер и Хаим Границер, последовали твоему примеру, ребе, и решили три дня не надевать тфилин. Они хотели проверить, изменит ли это мироздание! Зять твоего Довидла, Даниэль Эйбешюц, сводит с пути истинного лучшую молодежь, а ты молчишь! Он имеет наглость при всем честном народе заявлять, что его супруга должна рассматриваться с точки зрения каббалы как одно из лиц Всевышнего. Обернись, ребе из Коцка, позади тебя стоит истинный праведник поколения — реб Иче, проси его наложить на тебя покаяние!
Реб Иче дрожал. Он не мог слышать, как оскорбляют ребе, и распростерся перед ним на земле, чтобы показать толпе, что праведником поколения является именно реб Менделе, но ребе оттолкнул его от себя. Он отбрасывал всех, кто попадался ему под руку, и начал посылать проклятия. Толпа испугалась проклятий ребе: все думали, что того, на кого они падут, постигнет горе. Люди начали понемногу расходиться, и через минуту ребе остался почти один во дворе. Реб Иче стоял невдалеке, опустив голову, точно был виноват во всем происходящем. Ребе сжимал кулаки, топал ногами, проклинал, кричал вслед толпе: