9
Седюк проснулся, как и назначил себе, в половине восьмого. Непомнящий еще спал. Седюк поковырял ложкой в банке свинины с горохом и поспешил на улицу.
Уже рассвело, отовсюду шли на работу люди, одетые в новые полушубки и ватные телогрейки. В управлении, кроме сторожа и уборщиц, никого не было. Седюк толкнулся в одну, в другую дверь — комнаты были пусты, в них еще стоял запах вчерашнего табака и махорки. Сторож посоветовал ему идти спать — в проектном собираются к десяти, а начальство вообще раньше одиннадцати не приходит.
— К одиннадцати приходят, в двенадцать садятся за стол, в час идут на обед, — сказал Седюк. — А когда работают?
Сторож, корявый, похожий на замшелый пень старичок, в шутке не разобрался. Он с охотой пояснил:
— А вот всю остальную времю работают. Товарищ Телехов с товарищем Пустоваловым последние уходили, уже светало. Работа, знаешь, умственная, ночью голова легче, вот они все по ночам. Приходи, однако, к обеду — все будут на местах.
Из разговора со сторожем выяснилось, что с утра работают только столовые, больница, торготдел и почта. Седюк отправился в торготдел и предъявил свои документы некрасивой, худой девушке, выдававшей продовольственные карточки. Девушка поискала фамилию Седюка в списке и, чем-то удивленная, пошла к заведующему торготделом, сидевшему в стороне, в тени огромного сейфа, закрывавшего всю стену, до потолка. Заведующий пошептался с ней, с сомнением посмотрел на Седюка и его короткое пальто, делавшее его похожим на снабженца или экспедитора, а не на важного начальника, потребовал еще раз документы и со вздохом достал из сейфа целый набор разноцветных карточек — хлебную, основную рабочую, литерную, молочную, промтоварную.
— Много вам назначили, — сказал он с завистью. — Тут сказано, что вы один. Неужто без иждивенцев?
— Еще не завел, — весело ответил Седюк. — Но надежду не теряю.
— И не стоит, — одобрительно проговорил заведующий. — Вы теперь в Ленинске самый завидный жених. Все, которые литер «А», — народ многосемейный и пожилой, а вы вот молодой и одинокий, и снабжение такое хорошее. Девушки, когда узнают, будут за вами бегать.
— Распишитесь, — сурово сказала девушка, подавая Седюку пять ведомостей.
По тому, как она покраснела, Седюк понял, что она одинокая и обиделась на заведующего. Заведующий продолжал, сдерживая вздох:
— Вот что молока вам определили по пол-литра в день — это хорошо. С молоком у нас туго — только детишкам до трех лет, подземным рабочим на шахте да высшему начальству по особому списку. С вами теперь в списке одиннадцать человек. У меня вон четверо пацанов — получаю на одного.
Седюк посмотрел на румяного, толстого заведующего — видимо, если не считать молока, в остальном у него недостатка не было — и положил молочную карточку отдельно, во внутренний карман бумажника: надо будет отдать карточку первой знакомой семье, в которой есть ребенок. На улице он стал припоминать, куда ему нужно идти с утра: в проектный, в отдел кадров, в столовую, в магазин — прикреплять карточки. Было еще какое-то дело, но оно не вспоминалось. С неясным ощущением, что он забыл что-то важное, Седюк снова отправился в проектный отдел.
Караматин еще не приходил, но остальные были на своих местах. Седюк заглянул в металлургический сектор.
Посередине большой комнаты стоял стол, за этим столом сидел высокий, полный человек с ассирийской холеной бородой и водил пальцем по крохотной карте юга Советского Союза, вырванной из школьного учебника географии.
— Суть этого наступления вполне понятна, — говорил он. Голос у него был странный, сразу запоминающийся, протяжный и сиплый. Вокруг стола сгрудились стоя человек пятнадцать, все они внимательно слушали. — Сталинград — это Волга, Волга — это связь с Кавказом: нефть, марганец, цемент, хлеб. Если они возьмут Сталинград, наша страна будет перерезана надвое, мы потеряем доступ к богатствам юга, наша армия будет голодать без хлеба, потеряет мобильность без бензина, металлургические заводы без марганца не смогут выплавлять сталь, без южного цемента прекратится строительство. Сталинград — это нервный центр страны, ее солнечное сплетение. Немцы бьют нас в солнечное сплетение, чтобы сразить наповал. Какой отсюда вывод? Только один — предстоят ожесточенные бои. А что значат все эти передвижения, все эти атаки на север, на юг? Я спрашиваю: что все это значит? — Он оторвался от карты и строго посмотрел на слушателей. — Это значит — армии занимают исходные рубежи. Мы стоим на исходных рубежах обороны, а немцы занимают исходные рубежи для решительной атаки — вот в чем смысл. Хромов, опубликуйте сегодняшнюю сводку.
Человек, державший в руке клочок исписанной бумаги, с готовностью шагнул вперед, к столу. Он заговорил быстро, невнятно и громко, все время сверяясь со своими записями:
— Я сегодня, товарищи, слушал три раза: в четыре утра, в шесть и в восемь. Проходимость была плохая, шипело, но самое главное я разобрал. Под Сталинградом ожесточенные бои, особенно на северо-западном направлении…
— Простите, это что — заседание стратегического кружка? — непочтительно прервал его Седюк, ему надоело слушать военно-политические изыскания проектантов. — Может, я попал не по адресу? Я думал, тут занимаются металлурги.
Замечание его произвело неожиданное действие. Никто ему не ответил, но все, толкаясь, стали расходиться по своим столам. Оратор с ассирийской бородой с достоинством поправил пиджак и молча вышел из комнаты. Седюк очутился перед не замеченным им вначале худеньким пожилым проектантом с седой эспаньолкой. Лицо его показалось Седюку знакомым.
— Чем могу, товарищ? — спросил проектант, вопросительно посмотрев на Седюка.
Седюк представился:
— Главный инженер медеплавильного. Пожилой проектант, улыбаясь, протянул ему руку.
— Это очень хорошо, что вы к нам, товарищ Седюк, очень хорошо. Я Телехов, бригадир металлургов, мы еще вчера ждали — может, зайдете. — Он, склонив голову набок, осмотрелся. Свободных стульев не было видно. — Сейчас организуем стул, товарищ Седюк, и поговорим. Где же все стулья? — Он обернулся к соседям: — Где наши стулья, товарищи? Неужели опять все стулья утащили в строительный сектор?
Молодой проектант, сидевший недалеко от Телехова, хладнокровно заметил:
— Вы же сами, Алексей Алексеевич, вчера унесли последний стул к строителям, чтобы было удобно слушать у репродуктора.
Телехов с виноватым видом посмотрел на Седюка. Седюк усмехнулся. Телехов повернулся к молодому проектанту и сказал просительно:
— Коля, дайте нам свой стул, а сами возьмите у строителей.
Молодой проектант встал, неторопливо подал свой стул Телехову и вышел из комнаты. Через минуту он возвратился, таща четыре стула. Телехов усадил Седюка и уселся сам.
— Очень, очень рад, — повторил он. — Много дел к вам. Но почему вы сразу не обратились ко мне, а стояли в стороне?
— Вы занимались высокой стратегией, — сказал Седюк, улыбаясь. — Неудобно было мешать.
Телехов смущенно махнул рукой.
— Это так, просто всех тревожит положение на фронте. Перед работой мы всегда полчасика поговорим, выслушаем записанную по радио сводку, кто сам не слышал. Вы к этому привыкнете. В двенадцать мы ходим к строителям, у них единственный во всем отделе хороший репродуктор.
— А у вас, вероятно, единственная во всем отделе карта, — заметил Седюк, указывая на ученическую карту, лежащую на столе.
— Единственная, — подтвердил Телехов. — Ну, а теперь о деле, товарищ Седюк. У нас есть почти сто листов чертежей, требующих согласования с вами, десять их них особо срочные. Это технологические схемы по плавильному и гидрометаллургическим цехам, принципиальная расстановка аппаратуры, наметка выходов продукции…
— Короче, весь технический проект завода, — усмехнулся Седюк.
— Весь технический проект, правильно! — быстро согласился Телехов, испытующе взглядывая на Седюка. — Ваш начальник, Назаров, подпись свою ставить отказывается, требует утверждения в Москве. Вы сами понимаете: какая может быть сейчас Москва! В лучшем случае, это месяцы проволочек, на это мы пойти не можем. Положение очень сложное: лежат десятки принципиальных схем, их надо детализировать, начальник мехмонтажа Лешкович уже сейчас требует монтажных чертежей, он месяц назад приступил к изготовлению конструкций и агрегатов, а мы ничего не можем сделать. Наш план — до ноября выпустить пять тысяч листов. И эти пять тысяч листов задерживаются потому, что на десяти листах нет нужной подписи!