Паксея, укрывшись толстым шерстяным одеялом и подушками, шла как слепая, ничего не видя. Но крики и стоны, доносившиеся до нее, говорили сами за себя. Когда до нее донесся крик отчаяния старой женщины, которая умоляла отнести ее в сторону, чтобы она могла умереть, но не быть раздавленной толпой, Паксея приподняла свое покрывало, но ничего не увидела в кромешной тьме. Тогда Паксея спросила людей идущих рядом. И они сказали, что госпожа, которую несли на руках рабы, была вся изранена. У нее была перебита нога, и боль была так сильна, что женщина не переставала кричать и молить о том, чтобы ее оставили в покое.
— Как помочь несчастной? — спросила Паксея Манилия Тегета. — Мне кажется, что наш садовник захватил с собой настойку целебных трав. Может быть, мы предложим ей… Как ты думаешь, Манилий Тегет?
— Но где мы найдем садовника? Я не знаю, где он — впереди или сзади. Как плохо, что мы не догадались зажечь факел. Ах, если бы мы взяли с собой небольшой светильник из моей библиотеки!.. Как бы он помог сейчас. Но теперь уже негде взять светильник. Да и остановиться нельзя, Паксея. Я уже не слышу стонов этой женщины. Должно быть, рабы выполнили ее приказание и отнесли ее в сторону.
— Как ты думаешь, Манилий, догадался Антоний покинуть школу гладиаторов? Или, может быть, он решил переждать несчастье за стеками школы?.. Мне говорили, что для гладиаторов там устроены совсем маленькие каморки. Что же будет с сыном, если он вздумал укрыться в такой каморке, а стены обрушились!..
— Я не могу так думать, Паксея. Я должен верить, что сын спасется и что все мы встретимся. Я должен верить, что это бедствие очень скоро пройдет. Ничего ужаснее не придумаешь! Даже война… Даже чума… Что бы ты ни придумал самого страшного, все Это менее чудовищно. Если бы только дрожала земля и только рушились стены, люди могли бы покинуть жилища и спастись где-либо в поле, под небом. Но здесь и земля дрожит, и страшная темнота, и горячий пепел с камнями, и этот ужас, обуявший нас…
Паксея еле передвигалась. Единственным утешением было сознание, что Манилий Тегет рядом, что он говорит что-то… Не все до нее доходит, но кое-что она поняла. И она знает, что надо верить в спасение… Но почему вдруг выскользнула рука Манилия?.. Что-то мягкое упало к ее ногам. Она остановилась, нагнулась и стала звать слуг, которые были рядом. Манилий Тегет потерял сознание. Слуги подняли его. Они положили его на ковер и вчетвером понесли. Паксея плелась за ними, обливаясь слезами. Но вдруг ей пришла мысль о том, что он может умереть, и она стала просить, чтобы скорее нашли садовника с целебным питьем из трав, чтобы поддержать сердце Манилия. У Тегета и прежде часто болела голова, бывало, что он жаловался на сердце, а здесь, на дороге, по которой они шли, откуда-то появились ядовитые газы. Должно быть, они отравили Тегета. Да и ей сделалось плохо…
С большим трудом рабы нашли садовника, который, к счастью, нес в своей корзине целебное питье и кувшин чистой воды. Не останавливая рабов с носилками, садовник, идя рядом, пытался напоить господина целебным питьем. Он попрыскал его свежей водой и помахал над ним куском полотна, чтобы усилить движение воздуха. Потом он вспомнил, как один старый мудрый раб из греков рассказывал ему о том, как спасаются от ядовитых газов рабы, работающие в рудниках под землей. И старый садовник намочил полотно и приложил к лицу господина мокрую тряпку, чтобы он дышал через нее и чтобы дурной, ядовитый воздух не проникал в легкие больного человека.
Но тут и Паке ее сделалось худо. Она свалилась на руки женщины-рабыни, идущей рядом с ней. Ей точно также прикрыли лицо мокрым полотном. А садовник, которому удалось облегчить дыхание Манилия Тегета, разорвал свое покрывало и предложил рабам прикрыть нос и рот мокрым полотном, чтобы сохранить себе дыхание.
— Может быть, здесь нас настигли ядовитые газы, а когда мы выйдем за ворота Помпей, возможно, воздух там чище, и мы сохраним свои жизни, не задохнемся.
Когда рядом с ними загромыхала повозка богатого нобиля, семья которого шла в окружении рабов с факелами в руках, Манилий Тегет очнулся и увидел, что в толпе много несчастных, которые не держатся на ногах и которых кто-то тащит на себе. Он почувствовал едкий запах, который проникал даже сквозь мокрое полотно, и понял, что боги разгневались так, как никогда еще не гневались за всю человеческую жизнь.
— Где госпожа моя? — спросил Манилий Тегет.
— Она рядом. Ее ведут под руки верные рабы. Не тревожься, господин, — ответил садовник.
— А где лекарь нашего дома? Не можешь ли ты найти его, чтобы он шел рядом со мной?
— Мне печально сказать тебе это, господин мой, но лекарь наш был убит камнем еще в начале пути. Он шел позади и нес с собой много целебных настоек и мазей. Я видел, как он упал… Мы едва успели оттащить его к стене, чтобы не дать людям в темноте растоптать его. Сколько горя и несчастий!..
Когда рабы предложили Элию Сиру помочь ему нести искалеченную девушку, Элии Сир, уставший, с обожженным лицом, задыхающийся от тяжелой ноши, согласился, но попросил, нельзя ли приспособить для носилок какой-либо ковер, из тех, что тащили на себе рабы. Он решился остановиться в стороне от дороги, возле разбитых и помятых маслин. Он положил на землю стонущую девушку, перевязал ей плечо изорванным покрывалом, которое, к счастью, сохранилось, уложил девушку на ковер и предложил рабам всем вместе понести ее. Они пошли. И когда девушке стало немного легче оттого, что рука была вправлена на место и туго завязана, она сказала, что бежала домой после пиршества в честь Диониса, что она племянница Юлия Полибия. Если они пойдут вдоль этой дороги, то вскоре окажутся вблизи ее дома.
— Но если мы покинем тебя вблизи твоего дома, — сказал Элий Сир, — то представь себе, что с тобой будет. Я бы не стал оставаться в доме во время этого бедствия, потому что ни одна крыша не верна. Мы можем оставить тебя, но ты погибнешь. Да и есть ли кто-либо в твоем доме, неизвестно. Пока у нас хватит сил, мы понесем тебя. Кстати, вот и нашего господина понесли рабы… — Элий Сир подбежал к носилкам, чтобы узнать, жив ли господин.
Девушку понесли. И когда они проходили мимо дома Юлия Полибия, девушка стала звать дядюшку Полибия. Но никто не вышел. Калитка была засыпана горячим пеплом доверху. Если бы Элий Сир захотел отпустить девушку домой, то это было бы бесполезно, потому что войти в дом было невозможно.
— Мы несем тебя, а не знаем твоего имени. Мы только знаем теперь, что ты одна, с перебитым плечом и, кроме нас, некому тебе помочь.
— Я Ника, — ответила девушка сквозь слезы. — Не покидайте меня, добрые люди…
Они шли сейчас вслед за носилками Манилия Тегета. И когда Элий Сир узнал голос своей госпожи и понял, что она оплакивает господина, он постарался подойти поближе к Паксее и сказал ей:
— Не плачь, не печалься, госпожа. Я уверен, что наш благородный господин поправится, и мы найдем нашего Антония. Он умный и ловкий. Не может быть, чтобы он не догадался бежать из города, когда бегут отсюда тысячи людей. Другого спасения им нет.
Паксея ничего не ответила. Она только плакала и тяжко вздыхала. Сейчас, в этой страшной темноте, поглощенная мыслями о гибели всех близких, всего города, а может быть, всей земли, она вспомнила маленького Антония, совсем крошечного, когда он, лежа у нее на коленях, брыкался и отбивался от серебряной ложки, которую ему совали в рот, пытаясь напоить его козьим молоком. Ей вдруг вспомнился уютный перистиль в большом красивом доме, где они жили, когда у них появился маленький Антоний. Она вспомнила хорошенькую белую козочку, которую доставили в дом из поместья, чтобы иметь постоянно свежее молоко для младенца. Ей вспомнилась добрая старая няня из рабынь, которая ловко пеленала мальчугана и так бесстрашно окунала его в большую глиняную лохань с теплой водой, согретой на солнце… Она шла в темноте и словно видела все это. И казалось, что стоит открыть глаза, как прежнее окажется рядом.