Клеида сопровождала рассказ рыданиями, Стефан прижался к Антонию и гладил его по плечу, глядя веселыми глазами на отца и на мать. Антоний, опустив голову, словно придавленный неведомой силой, думал о том, как все это невероятно и непохоже на правду. Когда Мерула умолк, Антоний, словно озаренный необыкновенной мыслью, подумал:
«Какой хороший человек вилик Мерула… И какой одаренный человек! Он так быстро и так интересно придумал эту историю, чтобы сделать меня близким семье, чтобы не дать мне остаться сиротой. Какой трогательный человек! Он сделал это в благодарность за спасение Стефана. Надо его понять! Я не покажу, что не верю этому… Бедный вилик Мерула не знал философа Тегета, и ему никогда не понять того, что его выдумка не оправданна. Он не знает, как любил меня отец и как была нежна ко мне мать. Она жили для меня. Они постоянно думали о моем благополучии. Всю жизнь я видел, как отец стремится сделать из меня ученого, философа, поэта, человека мыслящего и благородного. Разве так отдают душу чужому младенцу, подобранному у ворот? Вилик Мерула этого не знает, и он сочиняет историю, достойную бедного раба. Но, может быть, он в самом деле имел второго сына, которого он хотел сделать свободным такой ценой? Может быть… Но вряд ли все это имеет отношение к философу Тегету… Нет, нет… Антоний, будь верен памяти своего великого и благородного отца! Люби его и поклоняйся ему, как прежде. А бедного вилика пожалей и поблагодари…»
Антоний поднялся и низко поклонился Клеиде, а потом Потину Меруле.
— Я не знаю, что сказать вам, мои новые родители. Мне трудно назвать вас родителями, непривычно. Поймите меня и не сердитесь. Я благодарен вам, что вы приняли меня теперь, когда я осиротел и посчитал, что никого не имею на всем белом свете. Я мечтал о малом: я хотел лишь найти своего друга, моего раба Элия Сира. Я любил его, и он меня любил. И когда я понял, что никого уже нет из близких, я помышлял лишь об этой встрече. Но тщетны были наши попытки. И я и Стефан усердно искали моих близких. Мы никого не нашли. И вот мы здесь. И я узнал все, что сказал благородный человек Потин Мерула. И если это так, как повествует нам удивительная история, то примите мой низкий поклон за те страдания, которые вы приняли, чтобы сделать меня счастливым…
Ни Клеида, ни Мерула не отважились подойти к Антонию, чтобы прижать его к груди как собственного сына. Перед ними был настоящий патриций, очень благородный, может быть, добрый и щедрый, но столь же далекий от них, как далек был неведомый им философ Тегет. Клеида была счастлива узнать, что жив второй сын, о котором она никогда не вспоминала с тех пор, как он родился. Стефану было радостно узнать, что прекрасный, знатный и богатый юноша Антоний — его родной брат и что сходство их совсем не случайно. А Потину Меруле не стало легче на сердце. Как ни странно, раскрыв тайну, он не снял тяжелого камня. И когда Антоний так достойно ответил ему, Потин Мерула понял, что, рассказав свою правдивую, но слишком удивительную историю, он лишил Антония того, что юноше было дороже всего на свете, потому что, даже умершие, его родители, знатные и благородные, подарившие ему любовь и заботу, были ему дороже тех, кто его, может быть, родил, но кого он не знал.
«Должно быть, я неправ, — подумал Потин Мерула. — Но боги знают, что я никому не хотел причинить зла. И меньше всего я хотел опечалить осиротевшего юношу Антония, который приходится мне сыном, но которого я совсем не знаю. Будущее покажет, где истина».
Вся семья Мерулы пребывала еще в тишине и задумчивости. Никто не промолвил и слова после того, как Антоний ответил Меруле. Но вдруг ворвался Евтих, а за ним целая толпа рабов. Они бросились к Стефану с криком и смехом, стали его тискать, что-то кричали, о чем-то спрашивали… Антоний, зная, что возникнут неприятные разговоры об их сходстве, боясь, что придется снова выслушать немыслимую историю о его рождении, ушел в соседнюю комнату. Клеида тихонько последовала за ним. И хоть ей очень хотелось сказать: «Не унывай, сынок», она сказала:
— Ты устал, Антоний. Отдохни. Я никого не пущу сюда. И еще хочу сказать тебе, Антоний: история, которую рассказал Мерула, останется между нами. Никто не узнает о ней. Этого нельзя делать. Этого не следует делать пи для тебя, ни для нас. Ты понял меня, Антоний?..
— Понял, благородная Клеида. Прости… В моей памяти живет мать Паксея… Я не могу назвать тебя матерью. Не сердись. Прими мою благодарность. Не тревожься, все будет хорошо. Пройдет немного времени, уляжется боль… И, как говорил мой отец, живые будут жить. Я хочу сказать — не отец, а философ Тегет. Но ведь он вырастил меня, значит, он был мне отцом.
Когда Клеида рассталась с Антонием, комнаты уже опустели. Стефана и Мерулу вытащили на обширный двор, и, как в старое доброе время, Стефан вышел на середину зеленой лужайки и превратился в мима. Клеида, взявши за руку Мерулу, любовалась Стефаном. Отец смотрел на Стефана, а думал об Антонии.
XXII
ЭЛИЙ СИР ХРАНИТ ДЕНЬГИ ГОСПОДИНА
Случилось так, что даже в минуты самой страшной опасности Элий Сир сумел сохранить резной ящичек с деньгами своего господина. Это случилось потому, что Элий Сир от всей души, совершенно искренне хотел помочь семье философа и, может быть, тем самым отблагодарить за их доброе, человеческое обращение с рабом.
Даже тогда, когда Элий Сир пытался спасти раненую девушку, и тогда он не бросил эту довольно тяжелую ношу, потому что понимал, что люди, спасшиеся от страшного, небывалого бедствия, люди, потерявшие свои дома, свои земли и сады, будут особенно нуждаться в деньгах. Надо сказать, что Элий Сир нисколько не сомневался в том, что семья философа не погибнет, что выйдут из этой кричащей во тьме толпы господин и пожилая, всегда болезненная госпожа, которую в пути опекали верные рабыни. Элий Сир в душе очень надеялся на встречу с Антонием, потому что знал, что Антоний смышлен и догадлив и, следовательно, вовремя покинул узкую кривую улочку, ведущую к школе гладиаторов, и ушел вместе с теми, кто искал спасения за пределами города.
Элий Сир очень внимательно следил за тем, как передвигаются рабы с носилками больного господина. Изредка, когда сверкали молнии и громадный факел на вершине Везувия освещал тьму, Элий Сир видел идущих впереди него рабынь, которые вели подруки больную госпожу. Но настал момент, когда раб-ваятель потерял всех людей своего поместья и, будучи оттиснутым лавиной кричащих, рыдающих, раненых и обезумевших людей, уже больше не находил никого — ни философа Тегета, ни его рабов. Его словно несло волнами бушующего моря, и когда настал момент, что можно было рассмотреть идущих поблизости, Элий Сир понял, что он остался один.
В тот день, когда серое, покрытое вихрями пыли небо осветилось едва пробившимися лучами солнца, Элий Сир стал искать своих. Он делал это тщательно, но никого не нашел. И тогда он решил, что философ Тегет вместе с женой и рабами отправился в Рим, потому что в Риме он был известен, в Риме у него были друзья, и там он мог рассчитывать на гостеприимство людей, с которыми в молодости был связан сердечной дружбой. Обо всем этом Элий Сир знал по рассказам Антония, и для него было ясно, что именно в Риме он найдет семью своего господина и, следовательно, передаст ему резной ящичек, где хранилось все достояние семьи.
Дорога, ведущая в Рим, представляла из себя печальное зрелище. Толпы людей, покинувших Помпеи и Геркуланум, передвигались главным образом пешком. Мало кто имел повозки. Эта роскошь была недоступна даже самым богатым и самым именитым.
Люди, потерявшие своих близких в ту темную страшную ночь, устроили привал у дороги. Многие из них, не надеясь встретиться с родными, оплакивали их. Повсюду можно было увидеть раненых и беспомощных, которым надо было немедля оказать услугу, добыть целебное питье, достать носилки. Сейчас все было трудно и недоступно. Элий Сир в поисках семьи Тегетов увидел много горя и страданий. Однако его удивило то, что исчезли не только господа, но и многочисленные рабы. Куда же они девались? Если бы он встретил рабов, то мог бы подумать, что господа погибли и были оставлены где-то в пути. А если никого нет на пути в Рим, значит, они уже ушли, и, следовательно, он всех встретит в великом городе.