Интеллектуалы за арабскую независимость, находящиеся в Ливане, заявили, что в попытках завоевать симпатию мировой общественности израильское правительство прибегло к своим старым уловкам, выдавая жертву взрыва за невинное гражданское лицо. Хорошо известно, что Мимавет был связан с Еврейским Агентством и всего за несколько дней до взрыва находился с секретной миссией в Цюрихе.
Палестинский комитет в Сирии объяснил, что в доме 1 по Мазл Тов-стрит находилось секретное оборудование Армии Израиля, электронный центр управления, уничтоженный их храбрыми коммандос, и что смерть Мимавета была чисто случайной.
Каирская «Аль-Ахрам» утверждала, что израильское правительство скрывает истинные факты. Газета цитировала главу Организации освобождения Палестины, который сказал, что в это время на Мазл Тов-стрит, 1 проходило секретное стратегическое совещание, что там находилось много высокопоставленных израильских должностных лиц и что число смертельных потерь доходит до пятидесяти.
Лига англо-арабской дружбы в своем информационном бюллетене намекала на множество улик, доказывающих, что взрыв был организован израильтянами с целью вызвать к себе сочувствие в мире, что они уже делали такие попытки, взрывая пассажирские самолеты и обвиняя в этом арабов.
Рабби услышал новость по радио, в вечернем выпуске новостей. Первый шок от осознания того, что убит человек, которого он видел только этим утром, разговаривал с ним, тут же сменился ощущением, что он должен что-то предпринять. Он позвонил Стедману.
— Да, я услышал об этом раньше, в вестибюле отеля. Ужасно!
— Я думаю, мы должны пойти в полицию.
— В полицию? Зачем? Мы можем сообщить им что-то полезное, рабби?
— Мы можем передать его рассказ. Вы можете дать им прослушать свою запись. По поводу его врага…
— Простите, рабби, не вижу логики. Если бы убили этого, как его там — Резникова, эта история еще могла представлять хоть какой-то интерес для них. Но убили-то Мимавета.
— Думаю, они должны знать.
— Поверьте мне, они знают. А если нет, то достаточно скоро узнают. Как только спросят в той мастерской, где у него был стол, и…
— Откуда вы знаете, что он рассказывал там об этом?
— Полно, рабби, вы же слышали, что говорил механик. Сумасшедший старик всем рассказывал о своих проблемах — как он это назвал? — как заведенный. Уж не думаете ли вы, что мы трое, совершенно незнакомые ему, первыми услышали эту историю? Можете быть уверены, что он рассказывал ее любому, кто соглашался слушать.
— Но все-таки, я думаю, что… я хочу сказать, что хуже бы от этого не стало…
— Рабби, — убежденно произнес Стедман, — я очень много бывал за рубежом и усвоил одну вещь: не связывайся с полицией, если можешь этого избежать. Я знаю, вы думаете, что в Израиле все иначе, но поверьте мне: во всем мире полиция одинакова. И нам нечего сообщить им за исключением того, что мы видели его утром в тот день, когда он погиб. После нас у него могло быть сколько угодно гостей. Тот доктор видел его совсем незадолго до происшествия.
— Однако, я хотел бы обсудить это с вами. Завтра, например…
— Сожалею, рабби, но рано утром я на несколько дней еду в Хайфу. Встретимся, когда вернусь.
Рабби никак не мог успокоиться. Стедман, вроде бы, прав во всем, и все же он чувствовал, что они должны пойти. Но идти один он не мог. Сам собой возникал вопрос, почему об этом не сообщил Стедман, — а именно этого тот и старался избежать.
Глава XXX
— Эй, откуда такой загар, В.С.? Ты был во Флориде, или приобрел солнечную лампу?
— Во Флориде? Нет, мы с Кацем были в Израиле.
— Израиль? Без шуток? Эй, парни, В.С. был в Израиле. Когда вы вернулись?
— Позавчера. Мы ездили всего на десять дней — по делу.
Это был воскресный завтрак Братства, и народ стоял кучками в ожидании, пока члены комитета накроют столы, — в женской общине все бывало готово днем раньше.
Маркевича обступили.
— Ну, как там, В.С.?
— Как погода?
— В тебя стреляли арабы, В.С.?
— Ты открываешь отделение в Израиле, В.С.? Будешь международным финансовым магнатом?
— Как там люди? Боятся?
— Боятся! — громыхнул В.С.Маркевич — да в любом городе вы можете гулять в любое время дня и ночи. Мы с Кацем ходили по ночам в темноте, ни о чем не беспокоясь.