Сказано это было с вызовом, но отец перчатку не поднял. Напротив, тон его был веселым и сердечным.
— Это здорово, Рой. Я хочу, чтобы ты видел все стороны.
Странно, но Рой не испытывал благодарности. Он посмотрел на промолчавшего рабби.
— Мне кажется, рабби не согласен.
Рабби Смолл медленно покачал головой.
— Да, пожалуй, не согласен. Если бы возник спор между мной и моими соседями Розенами, а мой гость, недавно пришедший, встал бы на их сторону и предпочел их, думаю, что я имел бы право чувствовать себя обиженным.
— Должен сказать, рабби, что многие израильские студенты дружат с арабами.
— Рад слышать.
— А мне показалось, что как раз нет.
Рабби кивнул.
— Эта ссора — между ними, и хорошо, когда та или другая, или обе стороны делают шаги к примирению, так же, как если бы миссис Смолл пыталась помириться с миссис Розен. Но с гостем ситуация другая.
— Это старое мышление — моя сторона, ваша сторона. Это оно привело ко всем войнам и всему прочему. — Рой бросился в атаку. — Мое поколение так не думает. Нас не волнует, на чьей стороне мы родились. Какая сторона права, вот что важно. Посмотрите на наше отношение, я имею в виду отношение американцев моего поколения, к Вьетнаму. Ваше поколение говорит нам, что это враги, но мы отказываемся соглашаться. Мышление вашего поколения принесло нам войны, грязь, голод, болезни. Мое поколение все это меняет.
— Тут он попал в точку, рабби, — сказал Дэн. — Я думаю, что мы все испортили, а они пытаются все исправить.
— Нет, — энергично покачал головой рабби. — Это не наше поколение породило все, что неправильно в мире, а все поколения человечества. Те же самые поколения, которые в ответе и за все хорошее. Мы живем в мире, а не в райском саду. Старшее поколение тоже что-то исправляет, просто потому, что новое еще не набралось опыта. Пройдет по крайней мере дюжина лет, прежде чем твое поколение, Рой, получит шанс попробовать свои силы. И если это твое поколение преодолевает национальные границы, почему ты называешь израильских студентов в университете кастой? Они из твоего поколения. Кстати, почему арабы твоего поколения не пытаются установить мир в этой небольшой части мира, терроризируя вместо этого гражданское население? Большинство террористов из твоего поколения, ты знаешь это. Если бы наступил мир, они могли бы заняться бедностью и болезнями в собственных странах…
— Почему израильтяне не делают этого в своей стране?
— А они не делают?
— Что вы скажете о сефардах, которые живут в трущобах и не имеют шанса на достойную жизнь?
— Израильское правительство старается помогать им, — заметил Дэн Стедман.
— Могли бы делать намного больше. — Рой обращался к рабби.
— Каждая страна могла бы делать для нуждающихся намного больше, чем делает, — мягко сказал тот. — Назови хоть одну, которая делает все, что может.
— Но эта обязана быть нацией идеалистов, — возразил Рой.
— Обязана? Очень надеюсь, что нет.
— Как это? — Рой был поражен. — Странно слышать такое от раввина. Разве вы не хотите, чтобы эта страна была идеалистической?
— Нет, не хочу. Вся наша религия нацелена на практическую этику, а не на абсолютный идеализм. Этим-то иудаизм и отличается от христианства. Мы не требуем, чтобы люди были сверхчеловечными, достаточно быть просто человечными. Как сказал Гилель: «Если я не для себя, кто для меня?». Традиционно мы всегда чувствовали, что парносса, зарабатывание на жизнь, необходима для хорошей жизни. У нас нет традиции идеалистического аскетизма или сверхчеловеческой преданности, как в монашестве или искусственном обете бедности.
— Что плохого в идеализме?
— Создание из идеи культа. Идея начинает значить больше, чем люди. Иногда люди жестоки, потому что… да потому что они — люди. Но есть самоограничение. Если человек нормален, за жестокостью обычно следуют угрызения совести. Но если он идеалист, то любое зло может быть оправдано во имя идеала. Немцы убили миллионы во имя идеала расовой чистоты. В России тысячи были убиты за вполне человеческое желание сберечь немного еды на зиму. Я мог бы добавить, что прямо сейчас кто-то из твоих коллег-студентов в Америке творит зло во имя мира или социального равенства, во имя каких-то чисто теоретических обязательств или любого другого идеала, который кому-либо придет в голову.
Они спорили до поздней ночи. Иногда спор вертелся на месте, как это часто бывает со спорами, а иногда соскальзывал в области, совершенно не связанные с предметом обсуждения. Но главными оппонентами были Рой и рабби; Дэн лишь изредка вступал в разговор — всегда на стороне сына. Вопрос о взрыве в квартире Мимавета не возникал вплоть до того момента, как гости собрались уходить. В разговоре упомянули Хайфу, и Рой спросил отца, как прошла поездка.