— И религиозные общины, по крайней мере, некоторые из них, тоже не говорят на иврите из принципа. Они считают его святым языком, а значит, он не должен использоваться для мирских вещей.
— На самом деле никто не возражает против того, что они не говорят на иврите, или даже против их нелепой одежды, если уж на то пошло, — сказала Гитель. — Мы возражаем против того, что их меньше пятнадцати процентов населения, а они при этом пытаются навязать свои обычаи всем остальным.
— А ты отрицаешь право политической группы использовать все средства для усиления своего влияния и распространения своих идей? И не забывай, для них это не просто политические принципы. Они могут ошибаться, но считают, что выполняют заповеди Всевышнего.
— Фанатики! — сказала Гитель. — Вот они кто.
Рабби улыбнулся.
— Даже фанатики приносят свою пользу. Они образуют один конец кривой, которая состоит из всех нас. Если они немного приблизятся к центру, то представители другого конца окажутся настолько же дальше. Если бы пару веков назад все мы были «просвещенными», были бы мы сегодня народом?
Гитель отодвинула тарелку, поставила локти на стол и наклонилась вперед, в ее глазах горел воинственный огонь.
— Дэвид, ты раввин, но ты не знаешь того, о чем говоришь. Это не твоя вина, — великодушно добавила она, — ты здесь слишком недавно, чтобы понимать, что происходит. Дело не только в ограничениях, которые они налагают на остальных в шабат, есть целые области, которые полностью находятся под их контролем. Они контролируют браки; они проверяют, кто еврей, а кто нет. Фактически они контролируют наши гостиницы и рестораны. И все это на основании древних законов, которые не имеют никакого отношения к современному обществу. Если человека случайно зовут Коген, они отказываются дать ему разрешение на брак с разведенной женщиной на том основании, что он из рода Коганим, священников, а согласно книге Левит, или Второзаконию, или чему-то там еще священник не должен жениться на разведенной… Или: женщина страдает от жестокости и оскорблений мужа, а развестись не может, потому что развод может дать только муж…
— Раввинский суд может приказать мужу предоставить развод, — сказал Ури, — его могут даже посадить в тюрьму, если он отказывается.
— А если он уже в тюрьме? А дети, у которых отец — еврей, а мать не еврейка, и которых суды объявили не евреями?
— Но если она обратилась в иудаизм…
— То это они решают, правильно ли она обратилась, — торжествующе закончила Гитель.
Рабби откинулся на спинку.
— А какой закон, где-либо и когда-либо, касался всех совершенно одинаково? Всегда есть исключительные случаи, которые несправедливы по отношению к отдельной личности. Но общество терпит их, потому что совершенный закон невозможен, а жизнь без закона немыслима. Если таких исключительных случаев слишком много — то есть, если случаи перестают быть исключительными и становятся правилом, — тогда или в законе делают изменения, или его слегка изгибают, дают иное толкование, чтобы приспособить к новой ситуации. Именно это произошло здесь в вопросе смешанных браков. Но если не будет этих фанатиков, посвятивших себя сохранению строгого толкования закона в вопросе, кто еврей, а кто нет, скажи, как долго по твоему мнению Израиль останется еврейским государством? Какой понадобится срок, чтобы он стал полностью космополитичным? И как тогда оправдать сохранение его как отдельного государства?
Джонатан широко зевнул, немедленно переключив все внимание на себя.
— Бедный ребенок, — сказала Гитель, — наш разговор утомил его.
— Ему давно пора спать, — сказала Мириам. — Давай, Джонатан, поцелуй папу, тетю Гитель и Ури и пожелай спокойной ночи.
Джонатан послушно обошел всех и в конце остановился перед Ури.
— Ты уходишь сегодня вечером? — с тоской спросил он.
— Ури ночует сегодня здесь, — сказала Мириам, — и если ты сразу же ляжешь спать, то сможешь встать рано и пойти с ним в шул.
Намного позже, когда все, наконец, решили укладываться, Гитель объявила, что будет спать на диване, а Ури в комнате Джонатана. Он возражал, но Гитель настаивала, что предпочитает диван. Мириам она объяснила:
— Я хочу, чтобы хоть одну ночь он поспал на удобной кровати. А Джонатан будет страшно рад, когда проснется.
Помогая Мириам приготовить диван, она спросила:
— Ваш друг, этот Стедман, уже уехал?
— Нет, не думаю. Он наверняка позвонил бы нам, чтобы попрощаться.
— У его сына действительно неприятности?