Вот они уже подъезжают к усадьбе, и скоро наступит расставание.
– Вы его покажете на корробори, так? – полюбопытствовал Генри. – Недолго осталось, неделька-другая, да?
Джина радостно кивнула.
Они остановились у парадного въезда в Кёнигсхаус, девушка, не долго думая, выскочила из машины. У нее нет особенного желания засиживаться с ним, печально отметил Генри. Из конторы торопливо вышел Бен; он явно наблюдал за ними изнутри.
– А, вот и ты, дорогая, – начал он. – Сегодня все так заняты. Никто не собрался за тобой ехать, и я подумал…
– Все в порядке, папа, не беспокойся, я уже большая девочка! – Нежным поцелуем Джина заставила отца замолчать. – Я была в надежных руках! – Она наградила Генри мимолетной теплой улыбкой.
– Ну, я поехал, – сказал Генри, чувствуя себя донельзя неловко. – Пока, мистер Николс. Пока, Джина, увидимся.
Отец и дочь, стоя рядом, смотрели ему вслед.
Ну, ну, думал Бен, украдкой взглянув в лицо ничего не подозревающей Джины. Генри Саффолк, вот как? Что ж, могло быть и хуже!
24
Почему всегда, когда дела идут из рук вон плохо, погода устанавливается – лучше некуда? Отвернувшись от солнца, чувствуя, что только тусклые серые небеса и тяжелые тучи, набухшие всей мировой скорбью, отвечали бы ее настроению, Элен брела по коридору, ведущему к комнате Чарльза. Она наконец приняла решение, которое следовало как можно скорее сообщить ему. Она обязана сделать это – последний знак внимания, который она может ему оказать. – Войдите!
Он отлично выглядит, тоскливо отметила она, приоткрыв дверь и не решаясь переступить порог. Только что принял душ, расчесал мокрые волосы, они темные и блестят, точно напомаженные; и теперь, обвязавшись полотенцем, ищет в шкафу чистую рубашку и брюки.
– Элен! – обрадовался Чарльз. – Входи и закрой дверь.
– Нет-нет, – поспешно запротестовала она, – я не останусь. Я только зашла сказать, что… прости, я сегодня не выйду к ужину…
Несмотря на рутинные слова приличествующих случаю извинений Чарльз мгновенно все понял.
– И в обозримом будущем ты не будешь ужинать со мной ни здесь, ни где-либо еще, так надо понимать?
Господи, почему ей так тяжело?
Она долго размышляла, плакала и молилась, пытаясь совместить свой долг перед Джоном, дань уважения к долгому замужеству и к человеку, подарившему ей и это замужество, и сына, с ожившим вновь, вспыхнувшим с новой силой давним чувством к другу молодости.
Наконец ей показалось, что она пришла к окончательному решению. И вот теперь она здесь и знает, что делать, чего бы ей это ни стоило.
Но увидев лицо Чарльза, Элен почувствовала себя убийцей; она убивала его любовь, его надежды. Она словно ударила его, он дрожал всем телом, руки его покрылись гусиной кожей. Он шагнул к ней, как лунатик.
– Я не верю, Элен, не могу поверить, что ты меня прогоняешь.
– Я должна, – заплакала она. – Я говорила с Джоном…
– С Джоном! – Его горе и ярость выплеснулись взрывом отчаяния. – Элен, ты когда-нибудь слышала, чтобы сын радовался, видя мать в объятиях другого мужчины? Особенно если сын вроде Джона: обожествляет отца и считает мать такой слабой, что не представляет, как она жила, пока не появился отец!
– Но он не такой, он… Чарльз схватил Элен за локти.
– Дорогая, сделай напоследок одолжение, не рассказывай о своем драгоценном сыночке! Я давно говорил тебе: пора относиться к нему как к взрослому! Жизнь устроена так, что у женщин есть и сыновья, и любовники, и пора маленькому Джонни с этим смириться. Но это ваши трудности – твои и его!
Он умолк и потряс головой, как бык, терзаемый пикадором. Потом поднял глаза – такой боли в них она никогда не видела.
– Элен, если ты отказываешь мне, если считаешь, что между нами ничего не может быть, соберись с духом и скажи это от себя. Посмотри мне в глаза и скажи: «Чарльз, я тебя не хочу, я тебя не люблю, я хочу, чтобы ты ушел и больше меня не тревожил!»
– О Господи, Господи, – плакала Элен, – я не могу, не могу…
– Ты не можешь этого сказать! – Чарльз с силой тряс ее, словно она кукла, у которой сломался завод. Он был так близко, ей хотелось погладить его по груди, провести пальцем по каждому ребру, поцеловать мягкую ямку у основания шеи. – Ты не можешь этого сказать, потому что это неправда!
Элен хотелось прижаться к Чарльзу, оросить слезами его плечо, почувствовать невыносимую сладость крепких мужских рук, хотелось, чтобы он поцелуями изгнал все ее печали. Но если сделать хоть один шаг к нему, она погибла.
– Тебе нужно уйти, – сквозь слезы выдавила она. – Я не могу выйти за тебя, не могу быть с тобой, не могу потерять сына!
– А когда он сам женится, что будет? – спросил Чарльз. – Как ты думаешь, найдется у него тогда время для мамочки?
– Не знаю, – безнадежно рыдала Элен. – Но сейчас, сейчас, когда он только что потерял отца, я не могу требовать, чтобы он распростился еще и с матерью!
– Глупая! – Чарльз отошел, исполненный достоинства и укоризны. – Ты чувствуешь себя неизвестно в чем виноватой и поэтому приносишь в жертву и себя, и меня, и все, что у нас могло бы быть. Ты не станешь от этого счастливее, и Джон не станет. Итак, ты меня в расчет не принимаешь. Но я не хочу торчать здесь и любоваться, как ты испортила себе жизнь.
Теперь Чарльз всем своим обликом напоминал священника, духовника, а не влюбленного.
– Ты свой выбор сделала. И я ухожу, можешь проститься со мной, не буду тебе мешать, пока ты не передумаешь. Могу уйти и навсегда. – Он помолчал и выдавил из себя подобие улыбки. – Да, дорогая, навсегда, потому что в наши годы удача редко приходит дважды. Нельзя всю жизнь искать горшок с золотом у конца радуги, особенно если однажды хватило глупости его потерять. – В его улыбке отражались муки всей утраченной любви на свете. – Я был наивен, поверил, что мы снова нашли нашу радугу. Я ошибся, вот и все. – Он обнял Элен и заглянул ей в лицо. – Чтобы проститься по-настоящему, нужна вся жизнь. До свидания, до встречи в новой жизни, милая моя девочка.
Господи, она была у него в комнате, они так долго оставались вместе, он на прощание поцеловал ее, что, черт возьми, происходит?
Проведя целый день в попытках извлечь еще хоть толику информации из компьютера, работу которого он едва понимал, Джон, еле живой от усталости, поднимался по лестнице. Он решил не ходить на ужин, а вместо этого покататься на Кайзере или погулять, чтобы прояснилось в голове. Затем можно еще посидеть у компьютера и постараться что-нибудь узнать о Чарльзе. Или позвонить в авиамедслужбу, выяснить, проводилось ли вскрытие отца, – не верится, что тут все чисто…
В доме царила тишина. Тяжелая входная дверь была распахнута настежь, как всегда в жаркие дни. Поднимаясь к себе, он заметил на площадке быстрое движение. Из комнаты Чарльза вышла Элен, прижимая руки к губам – безошибочно узнаваемый жест женщины, которую только что поцеловали. Казалось, тело ее хранило следы объятий. Чарльз, завернутый в полотенце, опустив глаза, закрывал дверь, буря эмоций исказила его лицо.
Что, черт возьми, происходит?
Неужели они…
Джона снова охватило мрачное подозрение. Знает ли она, что сотворил Чарльз? А может быть, мать поощряла его, чтобы он избавил ее от мужа, даже помогала?
Не может быть!
Мозг работал не переставая. Ноги сами принесли его к комнате Элен. Он бесцеремонно ворвался в дверь.
– Ну, мама, пора поговорить!
Она стояла за дверью, стараясь сдержать слезы, прижимая кулаки к губам, ее плечи поникли, как у потерявшегося ребенка.
– Джон… что?
С тяжелым сердцем он шагнул вперед.
– Мама, ты о Чарльзе говорила? Это за него ты собралась замуж? Когда решила, что не сможешь прожить всю жизнь одна?
Он безжалостно насмехался над ней, передразнивая ее интонации. Элен вспыхнула от стыда.
– Джон, о чем ты?
Ее смущение только сильнее разозлило его.
– О чем я? Мама, милая, подумай только! Подумай! Если ты еще не разучилась думать! Вот когда поиски нового мужа закончатся, тогда и поговорим!