Д.Н. Мамин-Сибиряк
В последний раз
Повесть
I
Маремьяна Власьевна убиралась на дворе и ворчала:
— Тоже, гость называется… И гость свое время должон знать. А мой-то Семеныч и рад лясы точить хоть до утра… тьфу!.. Вон и двор не прибран, и овса надо прикупить, и сена только-только осталось; а вдруг обоз придет?.. С гостями-то просидишься как раз…
Высокая, рослая и полная женщина, Маремьяна Власьевна не походила на загнанную бабу и напрасно жаловалась на мужа. Так просто хотелось поворчать бабьим делом.
Она несколько раз заглядывала в окошко чистой половины, где останавливались проезжающие почище, и видела, как за большим самоваром, какие подают только на постоялых дворах, сидит все та же компания: муж Гаврила Семеныч, сосед Огибенин и проезжий-гость, плотный, немолодой человек, одетый по-городски, в серое суконное пальто, подпоясанное гарусным шарфом.
— И о чем, подумаешь, разговаривают… тьфу! — ворчала
Маремьяна Власьевна, проходя сенями в мелочную лавочку, где торговала вдовая дочь Душа.
Ей казался подозрительным неизвестный гость. Ох, и нанесет худого человека, тоже не обрадуешься; а Семеныч прост!
— За водкой не посылали, Душа? — спросила она сердито.
— Гость посылал, а только тятенька не пьет. Огибенин так рюмку за рюмкой и хлещет.
— Ну, этому в самый раз!
Маремьяна Власьевна присела на скамеечку и с жалостью посмотрела на дочь. Какая-то она ледащая да нескладная вся и старше своих лет кажется. Уж, кажется, голодом никто не морит, и работа не тяжелая сидеть в лавке, а все чахнет. Вон купчихи или торговки на базаре — в коже места нет. Напустил кто-нибудь на Душу сухоту, не иначе дело. Мало ли худых людей на свете!
На «чистой половине», действительно, шел самый оживленный разговор. Старик Огибенин, с испитым хищным лицом и жилистой шеей, горячился больше всех, размахивал руками и выкрикивал хриплым голосом:
— Господи, да ежели бы сила-мочь, да всю бы округу перевернули вверх дном!
Хозяин Гаврила Семеныч держал себя солидно и говорил сдержанно, поглаживая окладистую темную бороду. Он сидел в одном жилете с ситцевой рубахой-косовороткой навыпуск, как носят городские мещане. Худощавый, высокий, с решительным взглядом небольших серых глаз, он производил впечатление именно солидного человека, видавшего виды. Даже и чай он пил как-то солидно, не торопясь, аккуратно откусывая сахар. Гость был купеческой складки, коротенький, с заплывшими глазками и гнилыми зубами… Время от времени Огибенин в подтверждение своих слов обращался к нему:
— Уж Гаврила Семеныч знает, он всю округу наскрозь знает…
— Чего же тут не знать? — скромно отзывался Гаврила Семеныч. — Всем известно, слава богу… Кто не знает, отчего разорились Курчаевы? И очень просто… У них золото шло гнездовое, а они разведку закатили по всей россыпи шахматом. Ну, где шурфом-то угодишь прямо на гнездо?.. Бились-бились, денег издержали уйму, а под конец и обессилели. Тыщ пять проработали, а потом едва за пятьсот рублей продали прииск. Мелькову.
— А тот близко восьмидесяти тысяч нажил, — дополнил гость хозяйскую речь. — Действительно, дело известное… Может, и не хватало-то сотни, другой.
— Вот-вот! — выкрикивал Огибенин. — Тоже взять Теленковых… Верное дело было, натакались [1] на постоянную жилу, а силенки-то и не хватило!
— Ну, у Теленковых особь статья вышла, — остановил его Гаврила Семеныч. — Несуразный человек сам-то Арефий… Ему все подавай дело с маху, а это не манер. Золото-то к рукам идет тоже, а не зря.
Оказалось, что гость хорошо знал и дело Теленковых… Справная была семья, а теперь вконец изнищала.
— Подвел их Лука Саввич Прохоров, — объяснил он, покачивая головой. — Все обещал помочь, а как дело коснулось, — он сейчас, например, в кусты. Теленковы-то и остались на бобах.
Маремьяна Власьевна не утерпела и вошла в избу, чтобы послушать, о чем говорят. По выражению лица мужа она догадалась, что и он относится к гостю недоверчиво. Это ее успокоило. Старуха недолюбливала вообще этих проклятых разговоров о золоте.
— Все-то у вас золото на уме, — проговорила она, не обращаясь лично ни к кому. — Аники-воины!
— И будет золото, кума!.. — заплетавшимся языком ответил за всех Огибенин. — Ивана Панфилыча Оглоблина забыла? Вот так же сидел со мной на лавочке и даже очень горевал; последний у тещи вымолил четвертной билет; а теперь на тройке разъезжает, дом двухэтажный имеет… Вот оно какое, золото-то, бывает!
— Это ему, надо полагать, теща наворожила золото-то, — заметил с улыбкой гость. — Не иначе дело… От ихнего брата, баб, тоже много зависит, ежели другой человек ослабеет и начнет бабу слушать.