Обнимали... Целовали... Предлагали выпить...
Был первый день без войны, день великих надежд.
В этот день Алик все-таки пошел на тренировку. Он не знал, состоится ли она. Но шел во Дворец спорта "Крылья Советов", твердо понимая, что сегодня надо быть рядом со своим тренером.
Алик думал, что в этот день все будет по-другому. Но все было как всегда. Он слегка запоздал, с лихорадочной быстротой переоделся в пустой раздевалке и ворвался в маленький зал, когда тренер уже скомандовал: "Становись!"
Алик виновато смотрел на строгого Василия Сергеевича, а мальчишеское сердце его больно сжималось от любви и жалости к этому человеку. Он был такой, каким был всегда, каким пришел год тому назад - в аккуратных широких шароварах из байки, в плотно облегающем жесткий мускулистый торс черном свитере, стройный, четкий, невозмутимый. И, как год назад, пустой правый рукав свитера был тщательно свернут, но свернут почти к плечу и зашпилен большой булавкой. Шестнадцать пацанов привыкли за год к этому пустому рукаву, но сегодня они впервые по-настоящему поняли, что среди тех, кто принес Победу, был и их тренер.
- Начали! - приказал Василий Сергеевич, и интенсивная двухчасовая тренировка началась. Разминка. Работа на снарядах, наконец спарринги.
Василий Сергеевич внимательно наблюдал, как боксирует Алик, дав для его спарринга пять раундов с пареньком тяжелее на два веса. Первые три Алик провел играючи. Зато последние два еле отстоял: паренек-полутяж все чаще и чаще доставал его. Довольный, что достойно выкрутился, Алик обернулся к Василию Сергеевичу, ожидая одобрения, но тот, глядя в пол, сказал ворчливо:
- Ноги стали тяжелы. Не танцуешь, а пузырь гоняешь. В футбол играть запрещаю. - И, методично просвистев свистком-свирелью, громко объявил: Свободны!
Шестнадцать приняли холодный душ (горячей воды сегодня не было) и не торопясь одевались, когда в раздевалку вошел Василий Сергеевич. Вот таким они видели его в первый раз, в гимнастерке, без погон, в галифе, ярко начищенных сапогах, при всех наградах Василий Сергеевич помолодел лет на десять. Он уселся на низкую скамью, достал из заднего кармана тонкую, слегка выгнутую алюминиевую флягу и попросил ребят:
- Стакан дайте.
Стакан стоял на маленьком столике у графина в углу раздевалки, и все шестнадцать ринулись к нему.
- Не разбейте, - предостерег их тренер, и они застыдившись чего-то, уступили право на стакан самому медленному - тяжеловесу, который взял стакан, обстоятельно осмотрел - чистый ли? - и принес его Василию Сергеевичу. Налив из фляги до краев, тренер обвел отрешенным взглядом всех и сказал тихо и раскованно:
- Вам нельзя, ребятки. А мне сегодня можно. Мне сегодня можно все. За победу. За нашу победу. За мою победу. И за неистовое ваше счастливое будущее.
Он выпил, не закусывая, понюхал ладонь единственной своей руки, зажмурился, помотал головой, и, открыв глаза, предложил весело:
- На Красную площадь, пацаны!
Вся Москва шла на Красную площадь. С Никольской, Варварки, из Зарядья, из Замоскворечья, от Манежной площади и улицы Горького текли в огромное озеро Красной площади людские потоки.
В ожидании чего-то необычайного люди стояли, разговаривали, шутили. Искали фронтовиков, а поймав, качали до тех пор, пока летающий фронтовик не начинал умолять не подбрасывать его уже всерьез.
Выше всех летал Василий Сергеевич, потому что подбрасывали его шестнадцать добросовестно тренированных им же самим ловких и азартных парней.
Начало смеркаться, когда в репродукторах раздался глухой и негромкий с грузинским акцентом голос, обратившийся к народу, который совершил невозможное:
- Дорогие соотечественники и соотечественницы!..
Был первый день без войны, день великих надежд.
Стемнело. Подполковник сидел в своей "эмке", покуривая, ожидая. "Эмка" стояла во дворе водонапорной башни, надежно прикрытая высоким и плотным забором.
На путях праздника не было, на путях утихал рабочий день. Тенью возник в окне автомобиля сотрудник.
- Товарищ подполковник, - доложил он, - в доме темно, соседка говорит, что все ушли на Красную площадь.
- Что ж, примем к сведению. - Подполковник посмотрел на часы. - На их месте я бы начинал...
По Амбулаторному, обнявшись и поэтому качаясь абсолютно синхронно, перемещалось двое. Путь их лежал к переезду, но генеральное направление они часто теряли, ибо были выпивши, да и к тому же еще пели:
Темная ночь. Только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают...
Так, музицируя, они приблизились к переезду. Сейчас же раздалось:
- Стой! - перед пропойцами стоял солдат с винтовкой.
- Вася, гля, солдат! - обрадовался бас. - А тенор заметил:
- И чего радуешься? Он поставлен, чтобы нас не пускать.
- А он пропустит, - возразил бас. - Пропустишь, солдат?
- В обход!
- Будь человеком, солдат. Нас баба у "Балтийца" ждет. Подождет, подождет, обидится и уйдет. Знаешь, какая баба! - настаивал бас.
- В обход!
- В такой день он нас уважит, Вася. Уважишь, солдат?
- Не уважит, - мрачно решил скептик-тенор.
- Уважит, - упрямо повторил бас и пошел к переезду.
- В обход! - голос солдата звенел.
- Да ладно ты! - не останавливаясь, махнул рукой бас. И выстрел...
Бас - от неожиданности, не от страха - замер.
- Ты что, психованный?
- В обход, так в обход, - тенор взял баса под руку и повлек назад.
- Нет, он что - по живому человеку? - базарил бас.
- Он в воздух, Гриша.
- Я ему, суке, припомню! Он мне еще попадется! - пропойцы удалились.
Подполковник, слушавший эту беседу из автомобиля, распахнул дверцу "эмки" и ступил на землю. Из темноты явился сотрудник.
- Видимо, начали, - сказал подполковник. - Скажите, чтобы не забыли этих артистов проводить куда следует.
Бесшумно легли на верхушку забора крюки легкой переносной лестницы. Плохо различимый человек вскарабкался по ней. Ему подали еще одну такую же лестницу, которую он поставил по другую сторону забора. Замелькали - вверх и вниз - фигуры. Один, второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой. Семеро стояли и прислушивались. Потом пошли.
К вагону подошли шестеро. Один умело, чуть звякнув фомкой, сорвал запор, напрягся и откатил дверь.
- Руки вверх! - спокойно предложили из вагона.
- Атас! - крикнул открывающий и метнулся в сторону. Пятеро бросились врассыпную. Три оперативника выпрыгнули из вагона.
У лестницы их брали по одному: делали подсечку, скручивали и оттаскивали в сторону. Одного. Второго. Третьего. Четвертого. Пятого. Шестого.
Не спеша подошел подполковник. Попросил:
- Посветите.
Луч фонаря выхватывал из темноты лица шестерых.
- Родные до слез! - обрадовался подполковник. - Что же здесь делает Покровка? А где остальные?
- Вроде все здесь, товарищ подполковник.
- Как все?!
И как будто в ответ на его вопрос раздался пистолетный выстрел. Подполковник, потеряв всякую солидность, бегом кинулся на звук. Щелкнул второй.
Внезапно, заглушая все звуки, Москву потряс салют. Подполковник бежал освещенный разноцветьем: все существовавшие в Москве ракетницы работали с полной нагрузкой. Подполковник пересек бесчисленные пути и остановился в растерянности. Салют продолжался, не утихая.
- Сюда, товарищ подполковник! - позвал вдруг появившийся Саша, махнул рукой и побежал куда-то в сторону. Подполковник за ним. У забора, граничившего с территорией клуба "Красный балтиец", стоял с пистолетом в руках знакомый старшина и растерянно смотрел на Семеныча, который лежал, раскинув руки, с дыркой во лбу.