- Почем семечки?
- Двадцать рублей, - не оборачиваясь сказал Петро.
- А полстакана можно?
- Клади червонец и сам насыпай.
Паренек точно отмерил полстакана, высыпал семечки в карман и сказал тихо:
- Саша, пойдем домой.
Капитан Саша поднял рассеяные глаза, лицо его дрогнуло, и, звучно втянув в себя воздух, спросил у паренька, уже зная:
- Алик? Алька?
Паренек всхлипнул и шагнул к Саше. Здоровой правой рукой тот схватил Алькину голову за затылок, с силой прижал к орденоносной груди и затих в ожидании слезы.
- Пусти. Орденами корябаешь. - Алик вывернулся из-под Сашиной руки и поднял сияющее свое лицо.
- Алик, Алька, - повторил Саша.
- Брат? - поинтересовался широкоплечий Сергей.
- Друг. Вместе книжки читали, - ответил Саша, и, любовно потрогав Алика за щеку, спросил: - Где покарябал-то?
- Нигде, - грубо ответил Алик, ощущая всеобщее внимание. Свершилось то, чего уже целый месяц жаждала его неспокойная и виноватая мальчишеская душа: к нему, не воевавшему, вернулся старший друг - офицер, герой войны. А этот друг спокойно расположился в компании сегодняшних случайных знакомых и вовсе не спешит встретиться с ним. Конечно, все справедливо: они были там, в грохочащем аду, а какое им дело до щенка, просидевшего все эти годы за ученической партой. Хотелось плакать, но Алик не заплакал.
- Ну, бойцы, расползлись? - понятливо предложил Сергей. Солдаты стали прощаться. Саша, пожимая руки, напомнил:
- Завтра вечером всех жду, братки. Малокоптевский, два "а", квартира десять.
Все время молчаливо сидевший на соседнем прилавке мальчик-старичок подал голос:
- Отдай мои деньги, Сашок.
Саша сморщился, как от зубной боли, заломил бровь, вытащил свою пачку, отмусолил триста.
- И чтобы я три листка на рынке не видел.
- А в петельку можно? - почтительно осведомился Семеныч, принимая деньги.
Они шли по Шебашевскому, потом свернули на Красноармейскую и вышли к Малокоптевскому. Обиженный Алик с вещмешком - впереди, Саша с чемоданом сзади.
Глядя в гордую мальчишескую спину, Саша и впрямь чувствовал себя виноватым. До слез жалел и эту гордую спину, и худую, в нестриженных волосах шею, и противоестественную мужскую суровость своего бывшего оруженосца, пацаненка, дружка.
- Его третьи сутки ждут, а он с инвалидами пьет! - Алик бурчал, не поворачивая головы, но Саша слышал его.
- На полчаса задержался, а крику-то! Матери все равно дома нет.
- А мы? Нас ты за людей не считаешь? Где три дня пропадал?
- Ты почему на меня кричишь? - Саша обиделся вдруг, поставил чемодан на землю, сел на него. - Никуда я с тобой не пойду.
Алик обернулся, увидел горестную фигуру героя войны.
- Извини меня, Саша. Я - дурак.
Помолчали. Один - стоя, другой - сидя.
- Мать когда должна быть?
- Знаешь, как теперь поезда ходят. А она сейчас в бригаде Москва-Владивосток.
- А твои где все?
- Мама на работе, Ларка в Мытищах, в госпитале на практике, а отец на своей стройке в Балашихе.
- Дела... - Саша поднялся с чемодана. - Пошли, что ли?
Покоем стояли три двухэтажных стандартных дома. Дом два по Малокоптевскому, дом два "а" и два "б". Алик и Саша вошли внутрь покоя. От котельной, в которой была и прачечная, навстречу им шла чистенькая и бодрая старушка с тяжелым тазом в руках.
- Евдокия Дмитриевна, живая! - удивился Саша.
- Живая, Санек, живая! - весело подтвердила факт своего существования старушка.
- Ты живая, а какие парни в земле неживые лежат!
- Огорчаешься, значит, что я не померла?
- Что ты, Евдокия Дмитриевна. Парней тех мертвых жалко.
Старушка поджала губы и ушла, недовольная и Сашей, и Аликом, и собой.
Мать честная, ничего не изменилось! И Евдокия Дмитриевна, и дома, и котельная, и кривая старая береза посреди двора - все как было. Только прутья кустарников под окнами стали длиннее.
- Пошли в дом, - предложил Алик.
- Обожди, - оставив чемодан у подъезда, Саша обогнул дом и зашел в свой палисадник. Навечно врытый в землю, стоял на могучем столбе квадратный стол. И широкая, тоже врытая, лавка. Саша сел на нее, поставил локти на стол и взглядом отыскал древний свой автограф, оставленный перочинным ножом. "Саша" - было вырезано на доске. Он потрогал надпись пальцем и сказал самому себе:
- Я дома.
И дома, в узкой, вытянутой комнате с одним окном - все было по-старому: зеркальный шкаф, перегораживающий комнату, комод под вязаной крахмальной салфеткой, мамина кровать с горой подушек у окна, и Сашин диван за шкафом.
Вечерело. Саша выпил и устал, и поэтому, не долго думая, разделся, лег на свой диван и тотчас уснул.
Яростно рванул орудийный залп. Саша, еще не просыпаясь, мгновенно сел в кровати. Комната на секунду светилась разноцветьем, и тут же понеслось озорное детское "ура!" И снова залп.
Саша вышел во двор, где угадывалось невидимое многолюдье. Опять залп, и сверкающие букеты поднялись в небо. Рядом оказался мальчонка. Саша спросил у него:
- Это что такое?
- Салют! Наши город взяли!
- Какой город-то?
- Большой! Двадцать залпов! - объяснил мальчонка и исчез в темноте. Саша стоял неподвижно и слушал мирные залпы.
В восемь утра Алик барабанил в Сашино окно и декламировал:
- Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало!
Саша, как был в трусах, подошел к окну, распахнул его и осведомился хрипло:
- Который час?
- Восемь. Господи, перегаром-то несет! Ну, теперь я за тебя возьмусь!
- Что-то ты, пескарь, разговаривать много стал, - мрачно отметил Саша.
- Разговаривать мне некогда. Вот ключ, пойдешь к нам. Я картошки сварил - кастрюля у меня под подушкой, чтоб не остыла. Подсолнечное масло и капуста на столе.
- Ваши когда появятся?
- А я знаю? Я - доктор? Я их неделями не вижу.
- А мне Иван Павлович позарез нужен, посоветоваться!
- Со мной посоветуешься. Будь. В школу опаздываю.
- Бывай, двоечник!
Алик побежал, размахивая портфелем, на ходу обернулся, поинтересовался:
- На свой вечерний прием ты меня приглашаешь?
- Ты же все равно припрешься, - безнадежно догадался Саша.
- Приглашенье с благодарностью принимаю! И уж будь уверен - много пить тебе не дам! - издалека почти пропел Алик и исчез. Саша сморщил нос от счастья и стал одеваться.
То был его второй дом. Сюда он первый раз вошел пятнадцатилетним подростком, влюбленным в старшую сестру Алика Ларису. Потом он полюбил их всех, а Ларка стала просто хорошим дружком. Безотцовщина, шпана, он, таясь и стесняясь, признал для себя в Иване Павловиче тот мужской авторитет, без которого так часто ломается мальчишеская душа.
Саша осмотрел обе комнаты. Чистенько, уютно, бедновато. Книг, правда, много. Он подошел к полкам, ласково погладил ладонью коленкоровые корешки. Что спасло его от уголовщины? Вот этот дом и книги из этого дома.
Под Алькиной подушкой он нашел запеленатую в полотенце и завернутую в газету кастрюлю. Развернул ее и открыл крышку. От картошки пошел легкий пар и дьявольский аромат.
Бритый, умытый, сытый, с оранжевым томиком "Водителей фрегатов" в руке, он не спеша шествовал пустынным Амбулаторным к Тимирязевскому лесу. В коломянковых брюках, в вельветовой довоенной курточке боевой капитан стал юнцом. Студент-первокурсник по виду.
Саша вышел к путям Московско-Рижской железной дороги и только переступил первый рельс, как раздалось: