Она сердито воззрилась на него и кивнула. Огонь в ее взгляде опалил его, и ладоням, которыми он все еще сжимал ее плечи, тоже стало жарко.
— И чтоб ты знала. Мужчинам нельзя, просто немыслимо даже думать о том, чтобы заниматься всяким непотребством друг с другом!
Он отдернул руки и выпрямился. Тошно было смотреть на нее, на себя самого.
— Но ведь ничего не было! — воскликнула она с упрямством Маленького Джона. Он видел — она свято верит в то, что он должен простить ее, как, очевидно, всю жизнь прощали ее родные. Ее не били, о нет. Ее избаловали донельзя. — Все обошлось. Мы… ты… Я же не мальчик, а женщина.
— Обошлось? Думаешь, я забуду, как ты держала меня за идиота? — Он и был идиотом, не заметив у себя под носом девчонку. А когда заметил, чуть было не потерял рассудок от похоти. — И когда ты собиралась прекратить этот цирк?
— Никогда! — выкрикнула она.
Наступила тишина. Он ошеломленно молчал.
А потом она зарыдала, судорожно глотая воздух и всхлипывая так горько, так надрывисто, что у него дрогнуло сердце.
— Я думала… — слова с трудом прорывались сквозь рыдания, — я думала, у меня получится притворяться вечно.
Да, из-за нее его мир полетел вверх тормашками. Но, покуда он скрывает свою боль, внешне его жизнь никак не изменится. Она будет развиваться в привычном ключе, какие бы страсти не кипели у него внутри. А вот жизнь этой девочки — если ее тайна выплывет наружу — окажется неминуемо разбита. Все, что было дорого Маленькому Джону, все его надежды и чаяния — все пойдет прахом.
Он шагнул к ней и, когда она испуганно отпрянула, замер на месте. Ясно. Теперь она боится его — несмотря на то, что столько времени прожила с ним в тесном соседстве. Впрочем, жила она под видом Джона, а тому опасаться было нечего.
— Я не обижу тебя. — Неужели есть нужда это проговаривать?
— Обидишь и сам не заметишь.
Ее омытые слезами глаза не отпускали его, побеждая его без слов, без прикосновений. Он непроизвольно заслонился от нее ладонью, но продолжал чувствовать на себе ее взгляд.
И мало-помалу он сдался. Под тяжестью необратимой правды его эмоции улеглись. Гнев отпустил.
Гнев. Но не похоть.
Жестом он пригласил ее сесть на кровать, ибо ничего другого в его комнате не было. Она присела на краешек, подвернув под себя ногу, а он на безопасной дистанции расположился напротив.
Довольно долго они молчали. Смотрели друг на друга.
Узнав, что она женщина, Дункан уже не мог воспринимать ее иначе. Светлые кудри — о, как она станет прекрасна, если отпустит волосы, — мягко вились вокруг ее лица. Голубые глаза были большими, ранимыми. Подбородок — квадратным, но по-девичьи аккуратным. Губы — не полными, но такими манящими. Он будто прозрел. Ее принадлежность к женскому полу стала для него очевидна.
Он перебирал в памяти мелочи, которые раньше ускользали от его внимания. Опрятность ее почерка. Изящество, с которым она подавала тарелки на стол. Тысячи примет предстали перед ним в новом свете.
Джон оказался девушкой, и Дункан не знал, как с нею обращаться.
Буря в его душе на время утихла, но чресла наотрез отказались прислушаться к голосу разума. Ее груди влекли к себе, так и подмывало задрать ей тунику. Она сидела, отставив колено, и поза ее будила воспоминания о том, где недавно побывали его пальцы, еще немного — и они проскользнули бы внутрь…
Еле сдержав стон, он прикрыл веки и попытался обрести над собою контроль. Все же он взрослый человек со степенью магистра искусств, а не похотливое животное.
— Расскажи, почему ты сбежала из дома.
— Моя сестра рожала, а я не могла… а они… — Ей не хватило дыхания.
Он терпеливо ждал. Она молчала, не поднимая глаз. Потом начала заново:
— Меня хотели выдать замуж. За совершенно незнакомого человека. Я его ни разу в жизни не видела. Я должна была делить с ним ложе, прислуживать его…
Сердце его сжалось, но он преодолел слабость и заставил себя сказать:
— Возвращайся домой и выходи за него.
От взгляда, который она на него бросила, любой деревенский дурачок забился бы под лавку.
— Об этом браке можно забыть.
Она была права. Никто не возьмет в жены девушку, которая жила в мужском общежитии. Все — ее жених, ее родные — сделают вывод, что она ходила по рукам, как обычная шлюха. Ее, безусловно, начнут сторониться, а то и вовсе прогонят из дома.
— Но замуж ты все же хочешь? — уточнил он, вспомнив, как часто она заводила речь о браке.
Вид у нее сделался как у наставника, раздраженного непонятливостью тугодума-ученика.
— Ни за что и никогда. Ни один муж не разрешит мне жить такой жизнью. — Она обвела руками пространство вокруг себя, подразумевая этим жестом все, что окружало ее в эти месяцы — общежитие, университет, риторику, грамматику, даже латынь.
Хлопнула входная дверь — студенты начали возвращаться с утренних лекций. Оставаться дальше наедине стало опасно.
И внезапно возможные последствия ее маскарада — для нее, для них обоих — стали для него очевидны. Он привел ее сюда. Взял под свое крыло. Если студенты узнают, что она женщина, то никто — даже Генри и Джеффри — не поверит в то, что он был в неведении. Его карьера будет разрушена. Ее же судьба могла сложиться еще печальнее.
— Ты понимаешь, что будет, если они узнают о твоем обмане?
— Они вышвырнут меня вон.
— В лучшем случае.
Она побледнела.
— Думаешь, меня могут…
— Я-то тебя не трону, девочка. Но не все такие, как я.
Озлобленные, ослепленные похотью студенты способны учинить над ней самую жестокую расправу, когда узнают о ее вероломстве. Особенно если они вообразят, что все это время она принадлежала Дункану, а ныне стала доступна для всех.
Только его сильные руки способны остановить их.
— Тогда будет лучше, если для них я останусь Джоном.
Она прикусила довольную улыбку, и он понял, что и впрямь был тугодумом. Эта девица вознамерилась остаться.
Колокола прозвонили полдень. Нужно было что-то решать. Скоро кто-нибудь постучится в дверь с просьбой докупить пергамента или выдать дров для растопки. Да и Пикеринг, с которым они условились о встрече, вероятно, заждался его.
— Пока все останется как есть. — Абсолютно логичное и естественное решение. И оно никак не связано с нежеланием разлучаться с нею. — Но только временно. Пока я не разберусь с тем, как быть дальше.
Она потянулась вперед, чтобы поцеловать его руку, но он, страшась любого контакта с нею, отдернул ладонь.
— Пойми, у тебя не получится дурачить их вечно.
— Я буду более осторожна.
Он вздохнул. Не все люди настолько слепы, каким был он сам. Ее разоблачение — вопрос времени.
— Веди себя, как раньше. Занимайся уроками. И держись поближе ко мне.
И когда она улыбнулась, он с пугающей ясностью осознал, насколько они стали близки. Дункан и Джон. Джон и Дункан. Как братья. Больше, чем братья…
Он неуклюже потрепал ее по плечу. На ее ресницах заблестели, угрожая пролиться, слезы. Ослабев под его ладонью, она порывисто обняла его, и он инстинктивно прижал ее к себе, открыв в своем сердце то, что подспудно чувствовал все это время. Она женщина. И он будет защищать ее до конца.
Разомкнув объятия, он с осторожностью отодвинул ее от себя и приподнял ее лицо за подбородок, чуть было не утонув в ее глазах.
— И как же мне теперь называть тебя?
Дрожащая улыбка.
— Джейн. Меня зовут Джейн.
Но он не мог называть ее так. Просто не мог. У Маленького Джона больше не было имени.
Глава 11.
— Слава богу, она жива, — сказала Солей. Попугай в клетке заскрежетал, передразнивая ее.
Улыбаясь, Джастин смотрел, как жена укачивает их маленького сына, который попискивал, но не выпускал из ротика ее грудь. Худшее осталось позади, но поскольку Солей была еще очень слаба, доктора настояли на том, чтобы она провела в постели еще какое-то время.