***
Этим вечером Джейн отсела от него подальше, изо всех сил делая вид, что ничего не изменилось. В комнате они были одни, и она принялась декламировать вслух. Тепло очага приятно ласкало ее спину в прохладе осеннего вечера.
Теперь, когда Дункан знал правду, она никак не могла отделаться от ощущения, что ее голос звучит слишком высоко, слишком по-женски. Его взгляд отвлекал ее, он будто прожигал насквозь, трогая ее под одеждой. Речь ее стала сбивчивой. Дункану приходилось постоянно поправлять ее произношение, но она, глядя в ранних сумерках на его губы, не слышала слов, предаваясь мечтам о его поцелуях.
Он укоризненно покачал головой.
— Тебе надо стараться лучше, если хочешь выдержать экзамен перед королем.
— Наверное, я перезанималась, — отговорилась она, хотя это он мешал ей сосредоточиться на латыни. — Лучше потренируй меня в диспуте.
Она встала и расправила плечи, гордая тем, что сама, по собственной инициативе отважилась выйти за пределы скучной зубрежки.
— Наставник может спросить меня: верно ли утверждение, что всякий человек по необходимости суть животное? Сначала я приведу аргументы в поддержку этого утверждения. Аристотель в сочинении Posterior Analytics…
Дункан уставился на нее таким взглядом, словно на ее плечах выросла вторая голова.
— Тебе нельзя рассуждать на такие темы.
— Это почему же?
Он опасливо оглянулся на дверь.
— Потому что ты женщина.
В ушах у нее зашумело. Начинался настоящий диспут. Вопрос: может ли женщина считаться равной мужчине, если мужчина не знает о том, что она женщина? Нужен конструктивный аргумент.
— На прошлой неделе, когда мы говорили о философии, тебя это не смущало.
— Тогда я этого не знал!
— Посмотри на меня. — В отчаянном порыве достучаться до него она схватила его за руку. — В твоих аргументах нет логики.
— Теперь все изменилось.
Она знала, что так будет. Да, она настаивала на том, чтобы все оставалось как есть, но к чему обманывать себя? Конечно, все изменилось.
Она отпустила его руку. Но не отвела глаз.
И мысли в ее голове сложились в два слова — amas и amat.
Вздохнув, Джейн отодвинулась.
— Если ты не намерен менять свою точку зрения, может, мне найти себе нового наставника? — Что ей мешает, собственно? Ее латынь стала значительно лучше. Кроме того, вдали от его осуждающих глаз ей будет много покойнее.
Он рывком вскинул голову.
— Ну уж нет!
— Почему? Ученик волен выбирать учителя по своему усмотрению.
— И что будет, когда твоему новому учителю станет известно то, что узнал я?
Несмотря на жар очага ее затрясло словно на морозе, и она, сжав кулаки, прошептала:
— Все будет очень плохо.
— Нам нельзя здесь разговаривать, — произнес он. Его тихий голос дрожал. — В любой момент сюда могут войти.
Он встал. Не оглядываясь, вышел, и она неохотно последовала за ним. Когда они зашли в его комнату, он захлопнул дверь и сердито уставился на нее.
Он, не переставая, сердился на нее с того самого дня, когда узнал ее тайну, словно никак не мог простить за то, что его выставили доверчивым дураком. И его сложно было за это винить. Она тоже почувствовала бы себя обманутой, если бы после откровенных разговоров с Гэвис выяснилось, что под ее женским платьем прячется мужской botellus.
Они не стали садиться на кровать, чтобы лишний раз не подвергать себя искушению.
— Дункан, прошу тебя. — Логика и спокойствие. Вот ее главное оружие. Но когда она вновь заговорила, то не смогла сдержать панику в голосе: — Не заставляй меня быть одной из них. Я попросту не умею.
— У тебя была мать. Наверняка она чему-то тебя учила.
— О, да. — Например тому, что у женщины, какой бы она ни была, в жизни есть одно-единственное предназначение: выйти замуж. Сама по себе женщина никто. Ее господин — мужчина. И он волен распоряжаться ею, как вздумается. — Только ее уроки мне не нравились.
Он долго молчал. Потом медленно произнес:
— Думаю, пора тебе рассказать о своей семье. — И, прислонившись к стене у окна, в ожидании скрестил на груди руки.
Она вздохнула. Никуда не денешься, придется что-нибудь рассказать ему. Но, конечно, не все.
— Муж моей матери умер.
Это была правда. Уильям де Вестон действительно был женат на ее матери и действительно умер, однако на грани нищеты они оказались из-за смерти другого человека — ее настоящего отца, короля Эдуарда III.
— Мы жили в маленьком доме в деревне, — продолжала она, следя за его глазами и подбирая слова так, чтобы не возникло лишних вопросов. Пусть думает, что ее отец был купцом или мелким рыцарем. Сыновья знати редко учились в университете. — Меня воспитывали не особенно строго, и потому реверансам и прочим женским штучкам я оказалась не обучена.
— У нас дома они тоже без надобности, — невольно улыбнулся он, но глаза его по-прежнему горели сердитым огнем.
Что за женщина его мать?
— Когда моя сестра вышла замуж, нас… то есть, меня поселили во владениях родни ее мужа.
— Как бедную родственницу, значит. — Он понимающе кивнул. По-прежнему полагая, что ее мать умерла, он, слава богу, не заметил, как она оговорилась. — А что твоя сестра? Она-то не против быть женщиной?
— О, нет. В этом она как раз преуспела. — Прекрасная Солей, которая всем своим существом излучала женственность, которая привлекала мужское внимание, где бы ни находилась, была вполне довольна своей принадлежностью к слабому полу и умела пользоваться его преимуществами. — Но я так жить не хочу.
— Что значит не хочешь? — Глаза его безжалостно сверкнули. — По-твоему, нам позволено выбирать судьбу на свое усмотрение, как овощи на рынке? Правила в этом мире устанавливает Господь, а не люди, и если он поместил твою душу в женское тело, значит у него были на то свои причины, нравится тебе это или нет.
Она вспыхнула.
— Тогда в проигрыше оказались мы оба. Ничему из того, что положено знать женщине, я не смогла научиться, как ни старалась. Я не умею ни шить, ни танцевать, ни заботиться о людях. — В ее представлении это были основные женские занятия. Она перевела дух и снова бросилась в атаку, спеша высказаться, покуда он не перебил ее. — И да, я все еще дышу, но с каждым вздохом понимаю, что хочу от жизни другого. Чего-то большего. Чего-то настоящего.
Разволновавшись, она повысила голос. Дункан, напротив, казалось, остыл. Протянув руку, он ласково коснулся ее щеки — еще недавно он потрепал бы ее по макушке или шутливо ткнул кулаком в плечо, — и в глазах его тоже была ласка.
— Чего же ты хочешь, Маленькая Джейн? К чему ты так упорно стремишься?
Она открыла рот, но не сразу нашлась с ответом. Раньше она мечтала служить королю, путешествовать по миру, но с недавних пор ее преследовали совсем другие мечты.
— К свободе, — молвила она наконец.
— Но ты и так свободна! Ты благородного происхождения. Семья твоя не из простых. Даже для меня это очевидно.
— Послушать тебя, так я свободна только потому, что не серв. Но что такое женская доля? Сплошные заботы, обязанности да предписания — и ничегошеньки больше. Я хочу настоящей свободы, той, которая есть у мужчин!
Он посмотрел на нее с щемящей нежностью.
— Глупышка моя, ты столько времени провела среди нас, но так и не поняла, сколь тяжело бремя ответственности, которое лежит на мужских плечах.
— Это совсем другое, — ответила она запальчиво, но уже менее уверенно. — Посуди сам, ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было. — Удивительно, но это была правда. — Однако стоило тебе узнать, что я женщина, как ты мигом расхотел говорить со мной на философские темы. Ты думаешь, будто все изменилось.
— Но все действительно изменилось, и в первую очередь ты!
Джейн сделала глубокий вдох. Чем сильнее она волнуется, тем заметнее выпячиваются ее женские черты. Взяв себя в руки, она заговорила с рассудительностью Маленького Джона: