Она улыбнулась. Подобие меча у него все же имелось и стояло торчком между ног.
— Нет. Но смотри! — Она указала за окно. — Там снег!
Протерев глаза, он выглянул наружу.
— Разве ж это снег. — Он закрыл ставни, чтобы в спальню не проникал холод, и снова завалился в постель. — Таким снегом даже ноги не намочишь. То ли дело у нас дома. Порой так наметет, что проваливаешься по колено.
— Тогда мне ужасно понравится у тебя дома! — прокричала Джейн через плечо, сбегая по лестнице вниз. Слова вырвались спонтанно, как будто она не сомневалась, что однажды наступит тот день, когда он отвезет ее к себе домой.
Распахнув двери, она замерла, оглядывая покрытые инеем деревья и вдыхая свежий, промытый снегопадом воздух. Мир словно родился заново. Прошлое исчезло под покровом белоснежного покрывала.
Она услышала позади неохотные шаги. А потом, совершенно неожиданно, Дункан подхватил ее за талию и вихрем закружил по двору. Все вокруг замельтешило, и она, вцепившись в его надежные плечи, завизжала точно малое дитя, обмирая от восторга и страха.
Он отпустил ее. Борясь с головокружением, они закачались, оставляя следы на свежевыпавшем снегу. Набрав полную пригоршню снега, она слепила снежок, кинула в него и попала прямо в грудь. И бросилась удирать, спасаясь от возмездия. Он догнал ее, и они упали, покатились по земле, снег набился всюду — в рот, в уши, был в волосах. Весом своего тела Дункан придавил ее к земле, и Джейн рассмеялась, глядя ему в глаза.
И увидела в глубине его зрачков горячее желание.
Достаточно было одного взгляда, одного легкого прикосновения, чтобы из искры разгорелось пламя. Они могли бы заняться любовью прямо здесь, во дворе, и не заметить, что лежат на мерзлой, занесенной снегом земле.
Она заерзала, пытаясь сбросить его с себя.
— Не смотри на меня так.
— Как «так»?
— Будто кот на сметану. Это выдаст меня вернее, чем отсутствие пушка у меня на щеках.
Он скатился с нее.
— Покуда спереди у тебя торчат эти штуки, никто не обратит внимания на твои щеки, и уж тем более на то, как я смотрю на тебя. — Он тронул ее ребра, и она поняла, что не перевязала грудь.
— Не надо. — Она встала, задрожав под порывом ветра. Свела плечи, прикрывая ладонями упругие холмики, от которых уже успела отвыкнуть.
— То есть, все? Мне больше нельзя к тебе прикасаться?
Она кивнула на соседние дома. С улицы, из-за забора, их не было видно, но если кто-нибудь выглянет в окно…
Он сцепил руки на груди. Легкое утреннее настроение прошло.
— Женщиной ты умеешь быть еще меньше, чем мужчиной.
Так оно и было, хотя еще ночью она думала, что наконец обрела себя. Вслед за ним она вернулась под защиту стен общежития.
— Что я и пыталась тебе втолковать!
***
Пришли святки. Опустевшее общежитие было полностью в их распоряжении, на время превратившись в их личный дворец. Внешний мир будто исчез за пеленою снега.
Дункан не отходил от нее ни на шаг.
Она перестала носить перевязь, и ночной воздух отныне беспрепятственно ласкал ее маленькие, юные груди. Она и не подозревала, что так сильно соскучилась по ним — надолго забытым, истомившимся в тисках тугой перевязи. До чего же приятно было подарить им, наконец, свободу.
Дункану нравилось обнимать ее со спины, ловя ее груди в ладони, а после ловить ее сбившееся дыхание поцелуем.
Они не праздновали Рождество, ибо каждый день был для них чудесным даром. Днями напролет они не выбирались из постели, где лежали, сплетаясь ногами, ели из одной тарелки, пили из одной кружки, кормили друг друга, но чаще забывали о еде и вкушали наслаждение, которое дарили друг другу их тела.
И еще они пели.
С особенным удовольствием она пела непристойные куплеты, только теперь в полной мере понимая смысл содержавшихся в них намеков на физическую любовь. Голос ее, наконец-то вырвавшись на волю, звучал как никогда звонко. И когда они пели вместе, их голоса переплетались и дразнили друг друга словно прикосновения тел.
Однажды ночью, когда он, одной рукой обнимая ее, лениво перебирал струны, она очертила пальцами грань полированного корпуса гиттерн, гладкого и округлого, словно чрево беременной женщины.
— Замечательный инструмент.
Он гордо улыбнулся.
— Я сделал его сам, своими руками.
— Научишь меня играть?
Дункан без колебания вручил ей драгоценный инструмент, и она неловко установила его на коленях. Множество раз она видела, как он перебирает струны маленькой щепочкой, но смотреть — не значит делать. Он создавал мелодию легко и свободно, в то время как ее пальцы оказались способны породить только неуклюжее бренчание.
Он обнял ее со спины, и задал ее пальцам правильное положение на грифе.
— Теперь проведи по струнам.
Научившись простенькому мотиву из трех аккордов, она с энтузиазмом исполнила его несколько раз, жалея о том, что петь у нее получается много проще.
— Это труднее, чем учить латынь, — сконфуженно призналась она, возвращая ему инструмент.
Он рассмеялся.
— Может быть, но у музыке у тебя больше способностей.
Она шутливо ущипнула его и вздохнула.
— Подумать только, как же мне не хватало пения.
— У тебя чудесный голос.
— Мама говорила, что голос — единственное, что есть во мне от женщины.
— Тут я бы с нею поспорил, — озорно ухмыльнулся он.
Она улыбнулась и подсунула ступни под его теплое бедро, упиваясь своим женским счастьем и слушая, как он подбирает мелодию.
— Расскажи мне о своей матушке, — вдруг попросил он.
Во рту у нее пересохло.
В эти благословенные дни она и думать забыла о своих секретах. Он узнал, что она женщина, но не узнал, из какой семьи. Что, если ее последняя тайна вызовет у него еще большее негодование? Проверять это предположение она была еще не готова.
— Что именно? — спросила она с деланным безразличием.
— Какой она была? Вы похожи?
«Была». Он все еще думает, что оба ее родителя умерли. Поправлять его она не стала.
— Она была сильной женщиной.
— Значит, похожи.
Джейн так не считала. В свое время ее мать была богата и владела землями столь обширными, что мужчине они могли бы гарантировать место в Палате лордов. Но со смертью ее царственного покровителя все ее могущество сошло на нет, а земли указом парламента отошли ее мужу, который промотал все до последнего гроша и умер.
Оставшись без мужской поддержки, мать растеряла всю свою силу. В этом смысле Джейн совсем не стремилась быть на нее похожей.
— Но за эту силу ее… скажем так, недолюбливали.
— Так уж заведено в мире, — произнес он, медленно водя рукою по струнам. Она, наконец, вспомнила эту мелодию. Он играл ее в ночь, когда они впервые занимались любовью. — Сильных всегда не любят, и мужчин, и женщин. Она была такая же светловолосая, как ты?
Джейн покачала головой.
— Нет. У нее были темные волосы, и глаза тоже. — Солей унаследовала от матери цвет волос, а вот глаза ни у одной из дочерей не были карими.
— Значит, ты пошла в отца?
— Да. — Она улыбнулась, вспомнив пышную золотистую гриву покойного короля. Сходство с царственным отцом доставляло Джейн немалую гордость, когда она была маленькой. Она воображала себя принцем, который может получить все, что только пожелает — стоит лишь протянуть руку.
Впрочем, разговор об отце лучше отложить на потом.
— Что это за песня?
— Рано пока называть это песней.
Значит, он сложил ее сам.
— А слова уже есть?
— Так, несколько строк. — Он заиграл мелодию с начала и запел.
Смотреть на тебя приятно моим глазам, ласкать тебя приятно моим ладоням, целовать тебя приятно моим устам, любить тебя дорого моему сердцу.
Позволь возлечь с тобой рядом, позволь любить тебя вечно.
Он замолчал, а музыка лилась дальше.
— Конец я еще не придумал.