— Туда меня тоже не примут.
— Сколько ты уже обошел? Пять? Десять? Двадцать?
Опустив глаза, Джон молчал. Одно хорошо. Мальчишка понимает, когда его ловят на лжи.
— Признавайся, Маленький Джон. В нашем ты не был, это я знаю точно.
— Пять. Может, шесть.
Дункан вздохнул.
— Ну, не вешай нос. Осталось еще предостаточно. Если и там не найдешь наставника, ступай в школу. Подучишься и попробуешь снова.
— Школы для маленьких мальчиков, — презрительно скривился тот.
— Мало тебя порол твой папаша, как я погляжу. — Мальчик вытаращил глаза, подтверждая его догадку. — Ты слишком легко сдаешься. Так тебе никогда не стать бакалавром.
— Я не сдавался, все десять дней, но везде мне отвечали одно и то же. Ну, пожалуйста, возьми меня в ученики. Возьмешь? — взмолился он, и таким же умоляющим сделался его взгляд.
Дункан колебался, испытывая искушение уступить, но по своим, по личным причинам. Ведь Питер был бы немногим старше, если бы…
Мысли вошли в привычную колею. Если бы он смотрел за ним внимательнее. Если бы он не отвернулся. Если бы он ни на шаг не отпускал его от себя.
Отец не простил ему этого греха. Но совесть терзала его сильнее.
Мальчишка ждал ответа, с надеждой глядя на него снизу вверх, и Дункан, дивясь самому себе, почувствовал в сердце перемену. Сегодня он спас Джона от побоев и, хоть и не имел представления, получится ли воспитать из него студента, был готов помочь ему еще раз. В конце концов, нельзя, чтобы он попал в университет совершенно не подготовленным к риторике.
Такую размазню там съедят на завтрак.
— Мне надо подумать.
— Но ты же сам предложил помощь! — Парнишка едва не расплакался. Да… Если он не пообтесается — не протянуть ему в университете и года. — Если ты не возьмешь меня, я пропал.
Все сочувствие, которое испытывал к нему Дункан, как ветром сдуло.
— Пропал? Но ведь ты все еще дышишь? — Сколько раз отец задавал ему этот самый вопрос?
Джон дернулся и кивнул, закусив дрожащую губу.
И он повторил то, что говорил отец всякий раз, когда он отвечал «да»:
— Запомни, покуда в тебе теплится жизнь, всегда есть какой-нибудь выход.
Шмыгнув носом, мальчик стиснул зубы.
— Скажи, что мне делать. Я готов на все.
Его глаза, горящие вызовом и мольбой, не отпускали Дункана, и, утонув в небесно-голубом взгляде, он испытал странное ощущение. Как будто смотрел в отражение в зеркале — обманчиво реальное, но на самом деле перевернутое.
Он повел плечами, сбрасывая наваждение.
— Ладно. Так и быть. Я помогу тебе подтянуть латынь и подготовлю тебя к университету. — Он смутно подозревал, что еще не раз пожалеет о своем решении, но в самом-то деле, не бросать же этого беспомощного бедолагу на улице. — Но учти, мы содержим себя сами. У тебя есть деньги, чтобы платить за кров и еду?
— Всего несколько фартингов.
Дункан вздохнул. Так он и думал. И на кой ляд он навязал себе этого нищего сироту… С такими ничтожными знаниями Маленькому Джону прямая дорога не в колледж, а на школьную скамью вместе с новичками.
— Тебе придется отработать простой.
— Я все отработаю, честное слово! — Мальчик просиял и тут же опять свел брови на переносице. — А что будет, когда я подтяну латынь?
Вот ведь неугомонный. Будто бы ждет к себе особого отношения, более личного, нежели то, которое был готов предложить ему Дункан.
— Когда я с тобой закончу, тебя с радостью примут в любом колледже. Сможешь выбрать любого преподавателя, какого только захочешь.
— Ты настолько хорошо знаешь латынь?
Нахальный щенок. Его безрассудная — хотя и оскорбительная — прямота вызвала у Дункана невольное восхищение.
— Представь себе. Это особо отмечено в моем дипломе.
— Видимо, пришлось выучить, потому что никому не под силу разобрать твой английский.
Мальчик озорно улыбнулся, и Дункан легонько отвесил ему подзатыльник за дерзость.
— Следи за своей латынью, а не за моим английским, Маленький Джон. Если не будешь отлынивать, обещаю, скоро ты заговоришь на латыни так, что сможешь читать лекции этим южанам.
— Они тебе не очень-то нравятся, да?
Джон как-то странно взглянул на него из-под ресниц, по-девичьи густых и длинных. Что за дела. До сих пор он ни разу не обращал внимания на мужские ресницы.
— Иногда я их ненавижу. Да и они меня не слишком жалуют.
— И меня ненавидишь?
Мальчишка вызывал у него противоречивые чувства, но только не ненависть.
— Нет, парень. Тебя — нет.
Дункан взъерошил его волосы, запутавшись пятерней в светлых, с золотистым отливом кудрях.
— Тебе не мешало бы повзрослеть, но ты мне почти что нравишься, особенно когда не дуешься и не ноешь.
И когда Джон ослепительно улыбнулся в ответ, он ощутил непонятную дрожь внизу живота.
***
Пролетали часы. Свечи догорали одна за другой, но Джастин ни на шаг не отходил от постели жены, бережно держа спящую за руку. На уговоры Элис де Вестон, которая тщетно пыталась увести его из родильных покоев, он не отзывался.
Упрямец.
Она не сказала им об исчезновении Джейн. Пока Солей мучилась родами, Джастин был просто не в состоянии отвлечься на другие проблемы, а после того, как младенец, совсем крошечный и слабый, появился на свет, им пришлось сосредоточить все силы на том, чтобы помочь маленькому Уильяму и его матери выжить.
И потому, чтобы оградить молодую пару от дополнительных волнений, Элис молчала, а сама от беспокойства не находила себе места.
— Идем. — Она потянула Джастина за край туники. Все эти дни он почти ничего не ел, а спал даже меньше, чем его возлюбленная жена. — Тебе необходимо поесть.
Они спустились в дымную, полутемную кухню. Элис не стала будить девочку-служанку, которая, не дождавшись вызова, задремала в углу, и собственноручно налила ему похлебки.
— Джастин, — решилась она наконец, глядя как он, не чувствуя вкуса, заедает похлебку хлебом и сыром. — Джейн пропала.
По его отсутствующему взгляду она поняла, что ее слова не вполне дошли до его сознания.
— Что значит, пропала?
Все-таки, порой мужчины вели себя как полные болваны — какими бы прекрасными мужьями и зятьями они при этом не были.
— То и значит. Побросала свои юбки и сбежала из дома.
Выражение его лица наконец-то стало осмысленным.
— Когда?
— В день, когда родился малыш.
— И вы до сих пор молчали?
— А ты бы меня услышал?
Он покачал головой.
— Простите. Солей, ребенок… Я и не заметил, что ее нет.
Она похлопала его по руке.
— Если бы солнце упало на землю, ты бы и того не заметил. — Ее старшей дочери очень повезло с мужем.
— Вы уверены, что она сбежала? Ее искали?
— Перевернули вверх дном все поместье. Конечно, я знала, что она не хочет замуж, но надеялась…
Надеялась, что замужество превратит ее младшую дочь в нормальную девушку. Они покинули двор, когда Джейн было пять, и за годы изгнания ее милое, светловолосое и ясноглазое дитя превратилось в престранное существо: нескладное, с мальчишеской фигурой и маленькой грудью, почти ничем, за исключением нежного певческого голоса, не напоминавшее девушку.
И Элис отдала все свое внимание красавице Солей, которая понимала, что значит быть женщиной, и что женщине следует делать для того, чтобы выжить.
Бедняжке Джейн это знание было неведомо.
Чтобы хоть как-то компенсировать потерю того положения, которое было у них при дворе, Элис растила ее без строгости — не запрещала увлекаться лошадьми и книгами, закрывала глаза на то, что Джейн с каждым годом все больше походит на мальчика, чем на девочку, — пока, наконец, не поняла, что время упущено, и дочь уже не переделать.
Элис вздохнула. Неважная из нее вышла мать.
— Я бы не стал выдавать ее замуж насильно, — проговорил Джастин. — Мне казалось, она знает об этом. Просто я думал, что если свести их поближе, тогда она, возможно… — Он опустил голову. — Солей предупреждала меня, а я не слушал.