— О чем?
— О сегодняшних событиях.
— Что за газета?
— Знаете, мне не приходило в голову спросить.
— На человека из «Таймза» он не похож, — сказал Джон.
— В городе четыре других ежедневных газеты.
— Он не очень умный, а?
— Нет.
— Хорошо, — Джон поднял рюмку, посмотрел сквозь нее на окно. — Хорошая выдержка.
— Почти столетняя, — заверил его Винс. — Представьте себе, до Первой Мировой Войны еще в бочку наливали. Семь тысяч долларов за бутылку. Психологический эффект — может еще десять тысяч человек в мире, всего лишь, пьют такое так же небрежно, как мы.
— Прости, Винс, — сказал Джон. — Ничего, если я закурю? Мне ужасно неудобно. Я… все эти годы… к тебе относился…
— Наоборот, — сказал Винс.
— Как, прости?
— Я все эти годы думал, что вы ужасно противный старикан.
Джон рассмеялся.
— Мне это нравится. Ну, что ж, мы оба ошибались. У нас будет случай все поправить после того как ты женишься на Гвен.
— Что?
— Глупо звучит, правда?
— Нет, не в этом дело… Лучше бы нам не…
— Ты не знаешь Гвен. Если эта девушка что-то себе втемяшила в голову, ее уже не остановишь. Она тебя любит уже шесть лет, Винс. Ты наверняка об этом знаешь.
— Это…
— Это неправда?
— Не знаю, что на такое сказать.
— Не расстраивайся. Она хорошая девочка, очень любящая и нетребовательная. Занята в основном собой, не мешает никому. Лучшей жены не найти. У нее также есть провидческие способности, временами бывает забавно. Может передать, к примеру, тебе же твой разговор с деловым партнером недельной давности, слово в слово, или рассказать, с кем спит прислуга. Не знаю, как она это делает. Вот только пьет она много — это да, и с каждым годом все больше. Но это ты исправишь. Только физическое воздействие не применяй. Это разрушает интим.
— Это из собственного опыта, — устало сказал Винс, — да?
— Вроде бы, — весело ответил Джон.
Что такое со всеми, а? С ума все посходили? А может говорить шокирующие вещи — просто попытка отвлечься? Их всех поразила смерть Илэйн, вот и развязались языки. Илэйн бы такое поведение не одобрила. А может, они чувствуют себя виноватыми? Джон и Мора не были примерными любящими родителями. Винс помнил ненасытную страсть жены к ласкам обычного, а не сексуального, толка. Они много времени проводили сидя рядом на диване, Илэйн расслабленная, с закрытыми глазами, Винс — нежный, гладящий ее по волосам. Секс для Илэйн был менее важен чем сознание, что о ней все время заботится любящий человек, у которого вне ее и помимо нее нет ни желаний, ни амбиций. Она так боялась потерять эти ласки, что принимала меры, намеренно вызывая у Винса ревность, инстинктивно чувствуя что, в случае Винса, ревность — самое верное средство предотвратить повседневное к ней, Илэйн, отношение.
— Я не собираюсь жениться на Гвен, — будто в пятидесятый раз сказал Винс. Он хотел добавить что-то бестактное по поводу лояльности, или разбазаривания генов, но сдержался, и был шокирован собственными мыслями.
— Может и нет, но она-то за тебя выйдет, — сказал отец Гвен.
Винс промолчал.
— Мне нужно позвонить в особняк, — сказал Джон.
— Пожалуйста.
— Надеюсь, Мора уже уехала. Ради нее самой надеюсь. Я не в настроении сейчас мириться с ее глупостями, а в кабинете есть запасной пистолет.
— Может, вам следует отдать его мне на хранение, — заметил Винс.
— Зачем?
— На всякий случай.
— Я не собираюсь делать ничего необратимого. Когда ты позволишь мне увидеть внуков?
— Скоро. Но не сегодня, — сказал Винс. — Я не привезу их обратно, пока тот, кто сидит в засаде, не исчезнет.
— В засаде?
— Да.
— Ты уверен?
— В Гвен стреляли.
— В Гвен!
— Да. А мне звонили несколько раз.
— Ты, вроде, сказал что Гвен в Париже?
— Да. Отчасти из-за этого.
— Одна?
— Нет.
— Кто с ней?
— Хмм…
— С кем она? Говори.
— Она в безопасности.
— Ты мне дашь полноценный ответ, молодой человек. Говори.
— Она с детективом из полиции.
— Почему?
— Он расследует, и заодно ее охраняет.
— Он знает, что он делает?
— Э…
— Ты медлишь.
— Он, по-моему, не совсем нормальный. Но у него есть качество, стоящее всего запаса нормальности, во всем мире.
— Какое же? Ты меня пугаешь, Винс.
— Люди его панически боятся. Я сам перепугался, когда с ним встретился, а я не могу сказать, что я трус.
— Что же в нем такого страшного?
— Как объяснил мне его начальник… Детектив Лерой — Гнев Матушки Природы. Думаю, что с Гвен все в порядке, Джон.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. БЕГЛЕЦЫ ОТ РЕВОЛЮЦИИ
Потом приходит Джордж и приносит фрукты и вино, и задает правильные вопросы, и мы пьем с ним, и скоро я засыпаю, неожиданно, и вижу прелестный сон, с панорамным видом залитой солнцем долины с водяными лилиями и травой, а я просто лежу на спине во всем этом, как вдруг неожиданно…
…Джорджа рядом нет. Я снова в Париже, в девятнадцатом столетии, проснулась, и кто-то стучит в дверь, и я паникую как черт знает что. Целая толпа этих сволочей ждет на лестнице, и единственный путь к бегству — через окно. За окном — дурацкий декоративный французский балкон, на который нельзя выйти. Окно открывается внутрь, как большинство французских окон. Я распахиваю окно, порвав занавеску, слева там водосточная труба, и вдруг становлюсь совершенно спокойна. Это бывает с некоторыми людьми, когда жизнь в опасности, так что я, наверное, одна из таких людей. А вы? В общем, я прикидываю — либо я сдаюсь на милость этих гадов, либо — нет уж, знаете ли что, уж лучше я рискну с водосточной трубой. Решение спокойное и хладнокровное. Я тянусь и касаюсь трубы и тут осознаю, что на мне ничего нет, кроме смешных панталонов и рубахи. Я забираюсь обратно в комнату и надеваю башмаки — самые неудобные из всех, которые когда-либо носила, но они — единственная защита для моих нежных подошв в данный момент. Я снова вылезаю и хватаю трубу обеими руками. У меня очень красивые руки, и теперь, сжимающие трубу, они выглядят хрупкими. Я поворачиваю торс настолько, насколько могу и смотрю в комнату снаружи, а ягодицы уперлись в перила декоративного балкона. Я поднимаю правую ногу и ставлю ее на перила. Подтягиваюсь вверх до тех пор, пока мне не удается обнять водосточную трубу всеми конечностями, а заодно зубами и грудями и аккуратными, красиво очерченными сосками. Размер ареолы вокруг моего соска абсолютно средний, они не слишком большие, мои ареолы, и не гротескно маленькие, как у некоторых. У многих женщин соски неряшливые, но не у меня. У меня очень красивые. Большинство женщин убило бы за такие груди, как у меня. Хороши мои груди. Я начинаю спускаться вниз. Достаю ногой до первого крепления и отдыхаю секунд пять. Внезапно я чувствую, что сердце у меня бьется бешено. До меня доходит, что между мною и землей три этажа, и путь вниз долог. Сейчас сумерки, поэтому, я надеюсь, никто меня не видит, хотя панталоны у меня белые и выделяются в сумерках, как дешевая проститутка на благотворительном вечере. Труба вдруг начинает издавать скрипучие звуки. Я прижимаю к ней левую щеку, будто она — ягодица нежного любовника. Я еще немного спускаюсь и начинаю молиться. Поравнявшись с декоративным балконом на втором этаже, я теряю один башмак. Следующее крепление. Я пытаюсь стать на него босой ногой — оказывается, это очень больно, поэтому я подтягиваю ногу обратно, и опускаю левую. Двигаюсь дальше вниз. В квартире на втором этаже какое-то движение. Открывается окно. Мужчина выглядывает и видит меня. Наши лица разделяют может быть три или четыре фута. Он говорит — «Простите меня, мадам» и хочет вернуться в комнату, но вы ж знаете, что я за человек, я не могу просто так его отпустить, не ответив на такое, и я говорю — «Мадемуазель, а не мадам». Он не удивлен. Он говорит — «Прошу прощения еще раз. Я бы безусловно вам помог, но, увы, у меня гости».
Он закрывает окно. Сперва меня это расстраивает, но затем я осознаю, что он прав. Если у него там какая-нибудь толстая шлюха из бомонда, то лучше не ввязывать ее, а то она начнет вопить, причитать, удивляться, и прочее — то есть, привлекать внимание.