— Простите, — сказал Винс. — Я понимаю, что это неожиданно очень. Наверное, нужно было оповестить звонком…
Говоря это, он почувствовал себя глупо. В конце концов это его дом. Следует воспринимать как должное что, в отсутствие хозяина, прислуга будет развлекаться, но с другой стороны риск быть прерванными — естественный, его следует принимать в расчет, когда используешь хозяйский дом в собственных любовных целях.
Винс удалился. Мужчина с козлиной бородкой быстро оделся и через три минуты исчез, не сказав никому ни слова.
Винс и Джон перенесли детей в детскую и уложили в кровати. Джон сказал, что отдохнет, и ушел в гостевую спальню. Экономка вышла к Винсу в кухню. Роджер закрыл холодильник, оперся о раковину, и стал смотреть и слушать.
— Я понимаю, вы меня сейчас уволите, — сказала она.
— Нет. Почему? — удивился Винс.
— После того, что случилось…
— Ничего не случилось, — сказал он. — Кофе хотите?
— Сэр…
— Вот вам кофе. Послушайте, окажите мне услугу. Мне нужно быть в городе завтра, и послезавтра тоже, и, возможно, на третий день тоже. Не присмотрите за детьми? Я вам заплачу. Двести долларов, отдельно, в день. Как вам?
— Я не уверена, что…
— Если не можете, не порекомендовали бы кого-нибудь из ваших знакомых?
— Я могу.
— Очень хорошо. Мы сейчас пойдем в библиотечную комнату, Роджер и я. Мне очень жаль, что так получилось давеча. Если я чем-то могу помочь, скажите. Как насчет отпуска? Поезжайте куда-нибудь. Я заплачу за билеты и отель, и любые расходы. И возьмите своего бойфренда с собой.
— Почему бы вам не купить ей хоккейный клуб? — спросил Роджер, отпивая кофе. — Айлендерз уже два года ищут покупателя. Рынок плохой, можете купить со скидкой. Согласятся на сто миллионов, если поторгуетесь слегка.
— Заткнись, Роджер, — сказал Винс. — Ну так что же? — он снова повернулся к экономке. — Я за все плачу. Трехнедельное путешествие для двоих.
— Э… сэр, это не очень хорошая идея…
— Он художник? Вы хотите сказать, что он горд и наверняка откажется?
— Он один из десяти самых богатых людей в стране, — сообщила она, закатывая глаза. — Скупердяй страшнейший. Большая часть земли в этом регионе принадлежит ему. И он скорее всего согласился бы на ваше предложение, и именно поэтому я отказываюсь. Мне и так перед вами неудобно. За детьми я послежу, не волнуйтесь. Я думала, вы рассердитесь на меня.
Она хотела добавить, что покойная жена Винса чуть не уволила ее как-то раз за похожее нарушение этикета. Но не добавила из чувства такта. Как многие другие граждане Республики, она считала, что Винс нанял кого-то, чтобы убить надменную снобистскую шлюху, и, по ее мнению, шлюха это вполне заслужила. Если бы она, экономка, была бы мужем шлюхи, она тоже наняла кого-нибудь, чтобы шлюху убить.
Роджер пожал плечами. Вот он опять — в нужном месте в нужное время. Опять происходит сенсационное. Опять репортаж писать не о чем.
Винс и Роджер удалились в библиотеку с массивными дубовыми столами и стульями и антикварными книжными полками. Винс открыл спортивную сумку и вытащил черновик. Роджер вытащил портативный компьютер.
— Надеюсь, ты сможешь разобрать мой почерк, — сказал Винс.
— Я любой почерк разбираю, — сообщил Роджер обыденным тоном. — Меня этому учили.
Некоторое время он читал черновик, а Винс ерзал в кресле, нервно поглядывая на чтеца.
— Ладно, — сказал Роджер. — Главная проблема не в грамматике, которая, кстати сказать, лучше, чем я предполагал, и не в структуре, которую можно подправить. Проблема в ключевых словах, или, если желаете, в расхожих словах. Они все стоят не там, где должны стоять, и служат не тому, чему должны служить.
— Объясни.
— На мой взгляд, вам не следует использовать расовый козырь.
— Э… Не знаю. А что, не поможет?
— Нет. Хуже сделает. Детям будет хуже.
— Почему?
Роджер закурил. Винс дал ему пепельницу.
— Представьте себе, — сказал Роджер. — Ваша дочь идет учиться в университет. Там встречает парня, который ей нравится. Парень смотрит на нее и думает — а, это же та самая девушка, чей отец ушел от обвинений в убийстве потому, что он черный и знаменитый. Вам бы не хотелось, чтобы такое произошло?
— Нет, — сказал Винс, чувствуя приступ тошноты.
— Хорошо, — сказал Роджер. — Никаких расовых инсинуаций. Расхожие, или сигнальные, если хотите, слова, такие как — «предубеждение», «нечувствительные», «враждебно настроенные», и так далее — от них нужно избавиться. От всех. В чисто логическом смысле вы используете их правильно, но логика с политикой не связана. Как только люди слышат слово «предубеждение», они тут же думают — «расовое» — не так ли.
Винс подумал.
— Да, — сказал он. — Ты прав.
— Прекрасно, — сказал Роджер. — Теперь, когда мы избавились от этих слов, то что осталось — сплошное нытье. Вам нельзя сейчас ныть, Винс. В конце концов вы же чемпион мира по боксу. Так что вместо «мои бедные ребятишки» следует писать «мои дети», а вместо «журналист никогда не сожалеет о сделанном» — хмм… ага — «будь у этих журналистов хоть немного здравого смысла, они бы осознали, что есть разница между правдой, на которую указывают все свидетельства, и ложью, которую они сами придумали только для того, чтобы позлорадствовать за счет человека, попавшего в беду»
— Не слишком ли напыщенно? — спросил Винс.
— Может быть, но все равно лучше чем «сфабрикованные» и «сраженный горем вдовец», — парировал Роджер.
— Хорошо. Так что нам сейчас делать?
— Вы сидите рядом со мной и смотрите, как я печатаю. А потом разберем вместе каждое предложение. Идет?
— Согласен.
До Верхнего Вест Сайда Роджер доехал на такси. Время было — далеко за полночь. Выйдя из машины, он остановился около круглосуточно работающего киоска, чтобы посмотреть на предутренние выпуски. Главная страница «Поуста» крикнула ему — «Чемпион Спасает Детей!». Он схватил газету. Он не верил своим глазам. На фотографии были Винс и его дети — и, да, он сам, Роджер, позади них, зернистый, но вполне узнаваемый. Роджер поставил свой репортерский мешок возле ног и перевернул страницу. Любимые слова Рики Гулда были «героический», «бескорыстный», «мужественный» и «чудовищный». Роджера классифицировали как «доброго самаритянина», что, конечно же, было неверно во всех смыслах, но льстило самолюбию. Рики благородно отметил, что Роджер, а не он, Рики, должен был быть автором этого репортажа, но он, Роджер, был занят, помогая спасти детей и морально всех поддерживая.
Роджер поднялся на свой этаж. Возясь с ключами, он одним глазом смотрел в газету. Теперь он не уснет. Первая утренняя программа новостей — через час.
Он уронил газету и ключи, нагнулся, чтобы поднять, вынул мобильник и обнаружил, что в нем полно срочных сообщений. Раздосадованный, он вспомнил, что выключил мобильнику звук, когда работал над статьей Винса.
Он вошел и включил свет. Квартира сияла чистотой.
— Так, — сказал Роджер.
— Тебе всю ночь звонят, — сказала Русая Загадка, уперев локоть в письменный стол.
— Ага. Ты как попала в квартиру?
— Ты мне дал ключи. Помнишь?
Он не помнил. Он даже имени ее не знал, и это было неудобно.
— Мой герой, — сказала она, приближаясь и целуя его страстно в губы. — Я тут прибрала немного. Надеюсь, ты не в обиде. Я просто не могла не прибрать. — После этого она сказала ему, что она похожа на Мими из «Официанток» (какая-то телекомедия, и она думает, что похожа на одну из героинь, предположил Роджер). — Ну, как дела? Телевизионщики тебя не интервьюировали еще?
— Слушай, э… — сказал Роджер. — У меня тут на столе лежала куча бумаг.
— Я их все рассортировала. Ничего не выбросила. Некоторые из твоих заметок просто потрясающие. Мне особенно понравилась статья о теории эволюции. Ужасно смешная. И популистский подход — это то, что нужно. Может, тебе следует написать книгу.
— Эволюционной…
Тут он вспомнил, что написал как-то двадцатистраничную рецензию на самую знаменитую книгу Ричарда Докинса «Эгоистичный Ген». Он даже не посылал ее никуда. Ни один редактор не взялся бы такое напечатать. В прессе эволюцию имели право обсуждать только жившие мыслью, что предками их были обезьяны, что, в представлении редакторов и публики, делало их экспертами.