— Извините. — Она быстро убрала руку.
— Ничего страшного, — ответил он, но его голос был напряженным.
Лайам пообещал заплатить таксисту по двойному тарифу, если он быстро довезет их до галереи, и таксист старался на славу. На очередном вираже Обри снова прижало к сидящему рядом мужчине — красивому, мускулистому, возбуждающему и абсолютно для нее запретному. Ее бросило почти к нему в объятия, и их глаза встретились. Взгляд Лайама опустился к ее губам. У Обри перехватило дыхание, а сердце застучало, как сумасшедшее.
Как он целуется? Нежно или страстно? Осторожно или грубо? Она никогда этого не узнает. Обри отвернулась, уставилась в окно и постаралась, чтобы он не услышал ее разочарованного вздоха.
Они приехали. Обри быстро выскользнула из машины, пока Лайам расплачивался.
— Вы сказали, что вам нравится эта художница?
— Да. Ее картины очень чувственны.
— Она рисует цветы, — сказал он хмуро. Обри смущенно взглянула на него.
— Она стала рисовать их после смерти своего мужа, которого она очень любила. Я слышала, что она очень необычный человек.
Они вошли в галерею. В дверях их встретила шикарная брюнетка.
— Мистер Эллиот? — Да.
— Триша Эванс.
На взгляд Обри, рукопожатие, которым она приветствовала Лайама, длилось несколько дольше, чем следовало.
—Авы…
— Обри Холт.
— Миссис Рейне ждет вас. Пойдемте со мной. Она повернулась и пошла в глубь помещения.
Обри невольно задалась вопросом, всегда ли Триша ходит так или она виляет бедрами специально для Лайама. Обри затрясла головой. Что плохого в том, что женщина хочет понравиться? Обри и сама вела бы себя точно так же, если бы фамилия Лайама была не Эллиот.
Джильда Рейне оказалась крошечной дамой лет шестидесяти, ростом никак не выше полутора метров.
— Вы хотите купить мою картину, — начала Джильда без предисловий, внимательно разглядывая Лайама.
— Да, миссис Рейне.
— Почему?
— Я писал вам про свою мать. Про ее болезнь.
— Я редко расстаюсь со своими картинами, и никогда — без достаточных оснований. В данном случае я не уверена.
Обри понимала, что это не ее дело, но не могла не вмешаться.
— После того как ей удалят обе груди, его мать должна помнить, что она женщина.
Три головы повернулись к Обри.
— Ваша живопись — воплощение женственности и сексуальности. Я думаю, это то, что нужно сейчас Карен Эллиот.
Глаза Джильды сузились.
— Откуда вы знаете?
— В прошлом году моя подруга Джейн умерла от рака груди. Я проводила много времени у нее в больнице. Там висят две ваши картины. Мне больше нравились «Лилии», но Джейн любила «Гардению».
Обри повернулась к картине, стоящей на мольберте, чтобы скрыть набежавшие слезы. Джейн, секретарша отца, была ей ближе, чем собственные родители, и Обри очень по ней тосковала.
Когда мать Обри снова вышла замуж, Джейн первая поняла, что что-то не так. И именно Джейн заставила ее рассказать о проблемах с отчимом. Именно Джейн пошла к отцу Обри и все ему выложила. Отец немедленно забрал Обри к себе, и с тех пор она больше не появлялась в доме матери. Если мать хотела с ней встретиться, она приезжала к Обри. Это случалось не очень часто.
Джильда подошла к ней и кивнула головой в сторону Лайама.
— Вы считаете, стоит продать?
Обри прогнала воспоминания и оглянулась на Лайама. Вежливое и отстраненное выражение его лица говорило о том, что эта живопись оставляет его равнодушным. Судя по скептическому взгляду Джильды, она это тоже поняла.
— Я смогу объяснить ему. Джильда хмыкнула и кивнула.
— Да, думаю, сможете. Ладно.
Все было сделано моментально. Через минуту картина была упакована и погружена в такси, и теперь Лайам и Обри ехали к нему домой, что казалось Обри одновременно и мудрым и безрассудным. Мудрым — потому что она сможет больше узнать о Лайаме. Безрассудным — потому что она только мучает себя искушением, которому не имеет права уступить.
Таксист на этот раз лихачил безо всякой двойной платы. В результате в какой-то момент Обри оказалась почти на коленях Лайама. Его сильные руки удержали ее. Его глаза были совсем близко, но смотрел он на ее губы.
— Извините меня.
— Ничего страшного.
Обри приказала себе выбраться из его объятий. И не смогла. Лайам медленно поднял руку и погладил ее по щеке. Потом запустил пальцы в ее мягкие волосы. Обри задрожала.
Ну почему, почему ее тело так откликается именно на этого человека?
Прежде чем она совладала с собой, Лайам потянулся к ней. И вместо того чтобы отодвинуться, Обри запрокинула голову и встретила его губы. Они коснулись ее сначала совсем мягко, потом поцелуй стал глубже и настойчивее. Это было так пьяняще, что Обри решила остановиться, пока у нее осталась еще хоть капля рассудка. Она попыталась убрать его ладонь с лица, но вместо этого их пальцы неожиданно переплелись.
Очередной вираж автомобиля впечатал ее в Лайама. И теперь, стоило машине слегка вильнуть, Обри всей грудью терлась о его грудь, отчего ее соски затвердели, а внизу живота разлилась теплая волна. Лайам крепко обнял ее и усадил себе на колени. Она задохнулась от неожиданности, ощутив жар его бедер и напрягшегося паха.
Обри попыталась взять себя в руки и оторвалась от его губ. Но их лбы соприкасались, носы терлись друг о друга, его сердце билось под ее ладонью, и она чувствовала его дыхание на своей щеке.
— Что мы делаем? — прошептала она.
— Я не знаю. — Его ладонь гладила ее спину. Другую он положил ей на колено. Юбка задралась до бедер, колготок на ней не было. Его рука проникла под ткань.
Это нужно прекратить… через минуту. Обри не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь возбуждение охватывало ее так быстро и властно и в таком неподходящем месте. Лайам поцеловал один уголок ее рта, затем другой, потом мягко захватил ее нижнюю губу зубами. Она застонала. Но нужно было немедленно расставить все по местам.
— Это не… Я не… Я не собиралась… Лайам вздохнул.
— Я знаю.
— Мы не должны. Мы конкуренты.
Его рука заскользила вверх по ее бедру, по талии и подхватила снизу ее маленькую грудь.
— Я помню.
Еще один поцелуй, пообещала себе Обри, потом она остановится. Только один. Обри запрокинула голову, нашла его губы, с наслаждением смакуя этот запретный плод. Его большой палец поглаживал ее сосок, и она застонала, не отрываясь от его рта. Его грудь вибрировала под ее ладонью. Он еще крепче прижал ее к себе, и она почувствовала, как он все больше напрягается от прикосновения ее бедер. По всему телу бегали мурашки, как будто ее целиком погрузили в ванну с шампанским.
— Приехали, голубки! — раздался голос водителя. Ошарашенная собственным поведением, Обри слезла с коленей Лайама. Ее лицо — и все ее тело — пылало.
Лайам открыл дверцу и подал ей руку. Разум подсказывал ей, что нужно попрощаться и поехать домой. Но она же обещала Джильде Рейне, что объяснит ее живопись Лайаму. Надо сдержать слово.
Схватив сумочку и портфель, она вышла из машины, опершись на его руку. И тут же выпустила ее, почувствовав, как от этого прикосновения на нее нахлынула волна нестерпимого желания.
Это не должно случиться. Но ее разум и тело, казалось, говорили на разных языках.
Обри прошла вслед за Лайамом через мраморный холл в конец коридора, где располагались частные лифты. Частный лифт означал одно. Пентхаус.
Каждый на Манхэттене знал, что Лайам Эллиот богат, но она и понятия не имела, что настолько.
Ей нравилась квартира, которую ей предоставил отец, но иногда хотелось большей независимости. У них были странные отношения. Обри все время добивалась одобрения отца, но гораздо больше она хотела не зависеть от его мнения. Если бы у нее была собственная квартира… Она вздохнула. Вероятно, это ничего не изменило бы. Отец продолжал бы оказывать ей материальную' поддержку, абсолютно отказывая в эмоциональной.