Алена мучительно переживала этот разрыв. Сима с Любой, лучшие подруги, утешали ее, говоря, что «первая любовь всегда плохо заканчивается». А что еще они могли сказать?..
Но она пережила. Сумела простить и забыть. Но лишь для того, чтобы снова, спустя несколько лет, услышать эти слова из уст другого мужчины. Алеша тоже решил, что им «надо расстаться».
…Так что теперь она разглядывала в подзорную трубу незнакомца, сидевшего на скамейке в парке, и ясно видела перспективы. Например, им удастся познакомиться (как это сделать, можно придумать), некоторое время они будут счастливы. А потом Он возьмет и тоже скажет эти дурацкие слова! Непременно скажет, потому что ее, Алену, долго любить нельзя. Она надоест Ему, как ей надоело играть гаммы…
Алена засмеялась сердито и, отставив трубу, отправилась на кухню.
Она намеревалась приготовить торт к приходу подруги. Торт готовился моментально (главное, чтобы все ингредиенты были под рукой). Конечно, до кулинарных шедевров Калерии Львовны он недотягивал, но тем не менее Сима, равно как и Люба (кстати, а почему бы ее тоже не пригласить в гости, сто лет ведь не виделись?..), очень хвалили этот торт.
Слои зефира, нарезанного вдоль, заливались смесью из вареной сгущенки, пачки молотого печенья и сливочного масла — и ставились в холодильник. Вот и все. Для красоты торт можно было посыпать тем же молотым печеньем…
Алена сунула блюдо в холодильник и набрала номер Любы.
— Вы позвонили Любови Витальевне Шеиной, пожалуйста, оставьте свое сообщение после гудка…
— Любка, приезжай ко мне! — сказала Алена в трубку. — Серафима сейчас обещалась… Правда, приезжай!
Потом Алена переоделась в свое любимое голубое платье. Воткнула в уши сережки из бирюзы. Заколкой укрепила волосы на затылке (привычный концертный вариант, строгий и сдержанный).
Потом, махнув рукой, решила пуститься во все тяжкие и достала шкатулку с драгоценностями. Конечно, «драгоценности» — слишком сильное слово для этих побрякушек, но когда еще будет повод нарядиться?.. Браслеты, цепочки, кулончики, броши. Блеск и звон.
«Нет, на цыганку похожа…» — посмотрела Алена в зеркало и сняла с себя все, кроме серег. Расточительная и смелая в юности, она после тридцати стала скупой и сдержанной. Потом подумала и все-таки надела на указательный палец большой перстень с сапфиром — пожалуй, единственно драгоценную вещь у нее.
Перстень подарил Алеша к свадьбе. Не поскупился, правда, с размером немного не угадал — пришлось носить его на указательном пальце, хотя какая разница… Сказал: «Тебе идет все синее, голубое… Люблю тебя».
После разрыва Алена хотела вернуть ему подарок, но он не взял.
В домофон позвонили.
— Алена, это я, открывай!
Через минуту впорхнула Серафима — в черном пончо, отороченном красным мехом, в красных сапожках и с красной же сумкой, а на голове — черная шляпа с высокой тульей.
— Ты, как всегда, неотразима… — засмеялась Алена и тут же примерила ее шляпу на себя, повернулась перед зеркалом. — А что, интересно!
— Ты считаешь? — обрадовалась Сима. — А то мне один мужик из машины пальцем у виска покрутил… Хотя, может быть, он просто не в восторге от моего вождения был?..
— Да, скорее всего!
Сима была невысокой, с коротко стриженными рыжими волосами и пухлыми щеками — очень милое и простое личико, но тем сильнее не нравилось оно Симе. Не нравилась ей и собственная фигура с тонкими, очень худыми ножками и несколько преувеличенной задней частью. Сима ни в коей мере не была толстой, но несоответствие некоторых пропорций создавало именно такое впечатление.
Сима была художницей и потому стремилась визуально исправить свой внешний вид. Некоторых она даже шокировала — особенно своим пристрастием к шляпам и ботфортам.
Сима густо подводила брови, чернила светлые, как у всех рыжих, ресницы и красила губы ядовито-красной помадой. Поскольку Алена знала Симу очень давно (лет пятнадцать назад они познакомились в Доме художника), то уже привыкла к ее внешности.
Люба же, которая была больше Алениной подругой, поскольку приехала в Москву из того же городка, к Симиным визуальным экспериментам никак не могла привыкнуть. «Господи, Алена, да скажи ты ей! Что она опять с собой сделала?..» Сима могла нарисовать на своем лице капающие из глаз слезы, могла навертеть вокруг шеи боа из перьев неизвестной птицы и натянуть перчатки до плеч, а однажды даже сбрила брови — «под Марлен Дитрих». Сбривала ли на самом деле Марлен Дитрих себе брови или нет, Алену не волновало, в отличие от Любы…