— Пожалуй, Василий Владимирович, я погорячился… Да, это точно!
— Я думаю, тебе надо завтра же ясно и определенно сказать Булатову, что ты остаешься работать.
— Согласен! Буду действовать в таком духе…
На другой день после тяжелого разговора Воронкова с Булатовым я оказался в директорском кабинете. Не по своей инициативе.
Булатов достает из нижнего ящика стола пачку бумаг, перевязанную шпагатом, бросает на стол:
— Полюбуйтесь, дорогой товарищ!
— Что это? — спрашиваю я.
— Письма от моих безвестных недругов. Анонимщики ломают директору ребра, вправляют мозги, шельмуют, клевещут. Желаете послушать какое-нибудь послание, написанное слюною бешеной собаки?
— Ну зачем же, Андрей Андреевич?
— Нет, я прочту! Вы должны знать, как меня оскорбляют.
Булатов наугад выдернул из пачки оранжевый конверт. Извлек из него тетрадочный мелко исписанный листок и без всяких комментариев, скороговоркой, временами глотая слова, прочитал:
— «Неуважаемый директор! Пишет вам один из тех, кого вы оскорбили и унизили. Боюсь напомнить, где и когда это было, — можете отыграться на моей спине. Да, вы человек мстительный. Никому и нигде от вас нет пощады. Пользуетесь властью, данной вам, снимаете головы тем, кто вас хоть как-нибудь покритиковал или чем-то не угодил вашему ндраву. Но недолго вам осталось владычить. Подходит пенсионный возраст…»
— Хватит! — остановил я его. — С какой целью вы демонстрируете этот хлам?
— Гм… Не согласен, дорогой товарищ. Это не просто хлам. Загрязнение политической и нравственной атмосферы комбината ядовитыми испарениями клеветы и надругательства над личностью. — Он слегка пристукнул кулаком. — Я знаю, чья это работа!
— Да?.. Чья же?
— Колесова!
— Ну что вы, Андрей Андреевич! Почему вы так думаете? Какие у вас основания?
— Весь комбинат знает, как ваш воспитанник и преемник относится ко мне. Пример заразительный. Глядя на него, и другие распоясались… Все, кому я наступил на мозоль, так или иначе ущемил, когда этого потребовали интересы дела…
— Я решительно отвергаю ваши подозрения. Уверен, Колесов не имеет к анонимкам никакого отношения!
— Я настаиваю!
— Очень жаль… Подойдем к этому вопросу с другой стороны. Содержание анонимок, их количество вас не встревожило?
— Дорогой товарищ, за кого вы меня принимаете? Я не кисейная барышня из института благородных девиц. Я — Булатов! Прошел огонь и воду. С малых лет хлебнул всякого лиха — на всю жизнь закалился. Плевки анонимщиков отскакивают от моей бронированной шкуры, как резиновые мячики!
— Я удовлетворен вашим ответом. Вопросов больше не имею.
— Видали?! Слыхали?! Да как вы со мной разговариваете, дорогой товарищ? Я к вам всей душой, как к секретарю обкома, а вы… Тоже мне прокурор нашелся!
— Я с вами разговаривал как с коммунистом, состоящим на учете в одной из парторганизаций нашей области. И только! До свидания!
И я покинул кабинет Булатова. Пришел по его приглашению поговорить — и вот что получилось…
Я сидел в большом зале центральной лаборатории на собрании актива — шло обсуждение проекта нового комбината — и слушал Булатова. Директор даже сейчас счел уместным, общественно полезным обрушиться на первый мартен и его начальника Константина Головина.
— Плохо работаете, дорогой товарищ… Если бы Иван Григорьевич Головин встал из могилы и посмотрел на вас, он сказал бы, что вам нельзя доверить даже суп варить, а не то что сталь!..
Я был потрясен, услышав эти беспощадные слова. А каково Константину?
Руководитель любого ранга, с самым большим стажем руководящей работы, проводя совещание или оперативку, каждый раз как бы держит перед коллективом, во главе которого стоит, экзамен на политическую и нравственную зрелость. Отсюда вывод: всегда будь готов к такому экзамену. В каких бы чинах и званиях ты ни был, обязан все время совершенствовать себя как человека, подниматься все выше и выше в отношениях с людьми. Истинный коммунист — это всегда и настоящий человек. Знает ли это Андрей Андреевич Булатов? Сомневаюсь…
Жаль, что ни секретарь парткома, ни кто-либо другой — хотя бы даже и я — не вышел на трибуну сразу после его выступления и не сказал примерно так: «Представим, товарищи, себе, что покойный Иван Григорьевич Головин действительно оказался среди нас. Думаю, он сурово посмотрел бы на товарища Булатова и сказал бы ему: «Не имели вы никакого права вкладывать в мои уста слова, оскорбляющие рабочее достоинство сталеплавильщиков первого мартена. Будь я директором и в этой пятилетке, я бы не допустил, чтобы первый мартен попал в прорыв. А если бы все-таки такое случилось, я бы разделил ответственность с начальником цеха и все силы комбината бросил бы на помощь первому мартену. Вот так, Андрей Андреевич!»…»