— Значит, мой супротивник? Ладно, стерплю. Пей!
Я выпил, закусил брынзой и спросил:
— Что нового?
— Вроде бы ничего. А у тебя?
— Кое-что есть.
— Да? Люблю новости. Слушаю!
Он любит разговаривать по принципу: «Спрашиваешь — отвечаю». Что ж, в таком духе и покалякаем.
— Скажи, пожалуйста, как попала в твои руки копия письма этого… папаши Воронкова?
Дородных мгновенно забыл, что болеет за «Шахтер». Повернулся спиной к экрану телевизора, в упор посмотрел на меня ледяными глазами.
— О, земляк, да ты, оказывается, рукастый! Норовишь схватить супротивника за жабры. Но я, брат, тоже не лыком шит. Смотри, как бы не напоролся на щучьи зубы.
И расхохотался, довольный своей шуткой.
Смеется, а глаза остаются ледяными. Не по себе мне стало и от его смеха, и от взгляда. Однако я продолжал так же, как начал, — спокойно, серьезно:
— Товарищ Дородных, вы не ответили на мой вопрос.
— Да ты что, земляк? В партследователи перековался? Опомнись! Брось официальщину. Давай поговорим попроще.
— Куда уж проще. Я спрашиваю: от кого вы получили копию письма Воронкова-отца в редакцию газеты?
— Подозреваешь?..
— Я выясняю истину.
— Какую истину?
— Против коммуниста Воронкова выдвинуто тяжкое обвинение. И вы, не проверив фактов…
— А что проверять? Факт, как говорится, налицо. В живом виде. Еще тепленький.
— Вы встречались с ним… с так называемым отцом Воронкова?
— Не я встречался с ним, а он со мной. Разыскал, напросился принять.
— Из его рук вы получили копию письма?
— Да, из его собственных. Еще вопросы будут, товарищ следователь?
— Будут!.. Вы, лично вы, товарищ Дородных, просили у Воронкова-отца дать вам копию письма?
— Да, просил. Ну и что?
— Зачем она вам понадобилась?
— Ну, знаете!..
Он энергичным движением руки выключил телевизор и вскочил с кресла. Босой, полураздетый, неслышно, тигриной походкой, прошвырнулся по толстому пушистому ковру. Остановился предо мною, пышущий жаром и еле сдерживаемым гневом. Я спокойно ждал, чем и как разразится мой грозный собеседник.
— Я не позволю учинять над собой унизительный допрос! — закричал Дородных. — Все! Будьте здоровы. Спокойной ночи.
— До свидания! — сказал я и вышел.
Несколько дней Егор Иванович не заглядывал в «Березки», не отвечал и на мои телефонные звонки. И вот сам, незваный и нежданный, прикатил на такси, сидя за рулем.
— Ты где пропадал, сенатор? Искал я тебя, можно сказать, днем с огнем и не нашел. Ты что, прячешься от меня?
— Дела, Саня!
— Какие такие дела?
— Деликатные, секретные, это самое. Проворачиваю одну тихую и хитрую операцию. Молодостью решил тряхнуть. В общем, это самое, хочу произвести основательную раскопку одной кучи хлама при помощи глубокой разведки.
— Какой хлам? Какая разведка?
— Не сбивай, Саня, своим нетерпением. Я же тебе сказал: операция предстоит чрезвычайно деликатная. Имеет прямое отношение к твоей миссии и к завтрашнему дню комбината.
И он во всех подробностях рассказал мне о письме в редакцию некоего Воронкова… неизвестно где пропадавшего отца Дмитрия Степановича Воронкова.
Я выслушал Егора Ивановича и на всякий случай не признался ему, что мне уже известна эта тяжелая и некрасивая история. И Голоте не грешно малость похитрить, для пользы дела с бывшим «рабкринщиком», «цекакистом».
— Как я понял, тебе здорово не понравился папаша Митяя? Так?
— Мало! Я возненавидел этого пройдоху.
— Почему ты решил, что он пройдоха?
— Нюх у меня на таких, отпетых, безошибочный. Нет у него к Дмитрию отцовских чувств. Одной выгодой руководствуется.
— Какой?
— Имеет намерение под корень срубить Митяя. Отрезать ему дорогу к директорскому посту. Потому и хочу, это самое, поиграть с ним, устроить ему каверзу, как советовал в таких случаях Ильич.
— И что же ты надумал?
— Прикинусь простачком. Войду к нему в доверие. Сделаю вид, чтет хочу вывести на чистую воду Митяя, не желающего признать себя сыном законного папаши. Словом, это самое, воспользуюсь особым ухищрением, чтобы вывернуть наизнанку пройдоху. Есть какие-нибудь возражения?
— Нет, Егор Иванович.
— Ну что ж, это самое, тогда буду действовать.
Наглецы, когда их хватаешь за жабры, вдруг становятся тише воды, ниже травы.
…В редакцию многотиражки пришел Воронков-отец и категорически потребовал вернуть ему жалобу на сына. Его просьбу удовлетворили. Из редакции он направился в суд, вытребовал свое заявление. И там ему не отказали. Вечерним поездом он отбыл из негостеприимного города, предварительно написав сыну такое письмо: «Митя! Прости ты меня, дурака. Уезжаю навсегда. Доживу свой век с мыслями о тебе. Будь здоров и счастлив». Вот теперь, по-моему, он был абсолютно искренним.