Все провожающие улыбаются, а Федора плачет. Нет никаких причин, а она в три ручья ревет.
Потряс мою руку и сын Федоры, Сеня Бесфамильный. Навеселе был парень.
— Папаша, я век не забуду, как мы с тобой в скверике среди бела дня теплую шипучку хлестали в честь новорожденного Александра. И ты помни нас, Бесфамильных!
Встал в позу оратора и Влас Кузьмич Людников, сталевар божьей милостью. Сказал лукавые слова, понятные только нам с ним:
— Жду ответа, как соловей лета!..
Оттолкнув меня железной рукой, осмотрел критически и заговорил понятным для всех языком:
— И куда ты, дурень, улетаешь? От кого? Ты же из нашенского, рабочего ребра сделан. Настоящее место твое здесь. Оставайся!.. Не хочешь?.. Не можешь?.. Ну, проваливай! Туда тебе и дорога! Тьфу на тебя, бестолкового!
И он сделал вид, что действительно плюнул, и сердито шаркнул подошвой по бетону.
Взял слово и Людников-младший. Этот просто поразмышлял вслух:
— Теперь я на собственной шкуре почувствовал, как закаляется сталь.
Подошла очередь высказаться Митяю Воронкову.
— Жду вас, батя, в будущем году на свой сорокалетний юбилей. Приедете?.. Без вас и праздник останется буднем.
Приблизилась ко мне и Валя. Интересно, что она скажет?
Держит мою руку в своей, говорит:
— Я хочу, чтобы мой Саша дожил до ваших лет и остался таким же крепким, как вы. — И, произнеся эти слова, она потянулась ко мне.
Я опередил ее. Не она обняла меня и поцеловала, а я прижал ее к груди.
Не промолчал и Колокольников. Выбритый, надушенный, наглаженный, с цветами в руках. Сует гиацинты, будто я барышня, и разглагольствует в обычном своем стиле:
— Каждый день на точь глядя я буду поминать тебя, земляк, в своих молитвах… Молчи! Дай высказаться. Слушай да на ус наматывай, что говорит благодарное человечество. Ты, чертяка, образно говоря, склеил мою разбитую жизнь так ловко, что и швов не видно, заставил ее сызнова цвести первым цветом.
Преувеличивает старик мое участие в его судьбе. Ну да ладно! Прощаясь надолго, люди склонны до небес превозносить достоинства друг друга.
Колокольникова сменил Костя Головин. Богатырской ладонью поглаживает коротко стриженную голову и мелет, как все, чепуху.
Последним высказался Колесов. Только он, пожалуй, был ближе всех к истине.
— Внимательно приглядевшись к вашему общению с людьми, я глубоко, как никогда раньше, понял, кто, как и чем повышает роль партии в жизни трудящихся. Все просто и ясно. Работай с каждым человеком, старайся заглянуть ему в душу, будь причастен к его делам, чувствам, мыслям, переживай вместе и удачи и неудачи — и ты вознесешь собственную роль, роль партработника, до космической высоты.
Когда до посадки оставались минуты, на аэродроме, в толпе провожающих, по ту сторону решетки, ограждающей летное поле от здания аэропорта, появился Алексей. Я сразу увидел его седую красивую голову. Зачем он здесь? Выражение его лица неприступно гордое.
В тот момент, когда я шагнул на первую ступеньку трапа, он стремительно поднял руку. Пальцы сжаты. Рука-кулак. Что сие означает? Дружеское приветствие? Ротфронтовский салют? Или угроза?
Самолет понесся по взлетной полосе, оторвался от шершавого бетона, быстро набирал высоту. Все выше и выше. Ближе к небесной синеве, к солнцу. Летит с огромной скоростью. Из настоящего в будущее несется. Да, теперь у меня есть и будущее. Обрел. Раздобыл. В заводском огне. В поте лица своего. С помощью друзей. Забегая далеко вперед, скажу — мне посчастливилось побывать и на пятидесятилетнем юбилее Дмитрия Степановича Воронкова, директора легендарного комбината, члена ЦК КПСС, депутата Верховного Совета СССР, Героя Социалистического Труда, лауреата Государственной премии, воспитанника семьи Атаманычевых.
Мир, в котором мы живем, в такой же мере творится нами, в какой мы сами созданы этим миром. Моя исповедь тоже обусловлена основным законом человеческого бытия. Рассказывая собственную историю, переплетенную с историями моих современников, я познавал сущность и своих соратников, и свою. Ковал в поте лица своего самого себя, приобретал то, чего мне иной раз не хватало в повседневной жизни.
Вот и все, друзья и земляки. Давайте разойдемся. Пора! Мне надо продолжать дорогу долгожителя, а вам — осваивать ее.