Хотя, возможно, не совсем. Слух, в сто крат чувствительнее нашего, мог бы в непосредственной близости различить тысячи слабейших звуков — шипение, урчание, бульканье, — которые производит разлагающаяся плоть. Настоящая конкретная музыка, но ей явно недостает творческой и организаторской человеческой воли. Это уж точно. Но для неподготовленного слушателя она не менее приятна, чем шум ласкового сентябрьского ветерка в старом осиновом парке. В обиходе подобное шептание также называется музыкой. И в этом смысле Поль-Эмиль — музыкант до кончиков ногтей, до мозга костей — музыкален не больше и не меньше, чем вы или я, когда придет наш час.
В музыкальном мире важны два–три конкурса, не более.
А единственный мир, который принимается в расчет, это мир фортепианный, мир пианистов.
Конкурсы трудны, потому что на кон ставятся гениальность или талант, слава или репутация, королевский Альберт-холл или театр в Обюссоне. Жизнь или смерть.
Участвующие в них пианисты исчерпали всевозможные премии, выше этого ничего нет. И теперь живут в ожидании конкурса, который проходит раз в пять лет. У них один шанс из двадцати. Если они его пропустят, то уже навсегда.
Они прилетают со всех континентов. Музыка не смягчает нравы: музыканты ненавидят друг друга с первого взгляда. Конкурс длится две недели. Через две недели один из двадцати прикончит остальных. Понятно, почему чувства не отличаются благожелательностью. Каждый делает вид, что интересуется остальными, их карьерой, их учителями, успехами. Но лишь для того, чтобы их разоблачить или сокрушить их же сомнением в собственных учителях и успехах.
На две недели их запирают в красивом загородном имении. Комнаты светлые и очаровательно старомодные. Шкафы приятно пахнут пчелиным воском и черешневой древесиной, выбранные со вкусом гравюры на стенах имеют более или менее явное отношение к музыке: портрет Брамса или Маргарита за прялкой. Кровати высокие. Резвиться в них никто не будет, разве что в одиночку, даже если с каждым конкурсом пианистки оказываются все более симпатичными, а пианисты — все менее дряхлыми.
Здание достаточно просторно, чтобы вместить двадцать однокомнатных звукоизолированных номеров с двадцатью одинаковыми инструментами. В театре, восхитительном кондитерском царстве рококо, их ждет конкурсный рояль. Одни номера расположены на втором этаже, другие — на четвертом. Распределение стало предметом тайной и ожесточенной борьбы, поскольку одни считали, что подъем на два лишних пролета обеспечит им прекрасную мини-гимнастику, гарантирующую хорошую форму в заветный день; другие — что следует, напротив, экономить силы и оберегая предплечье, не перегружать ложки за десертом.
Один из этих двадцати номеров так и не будет обжит, зря потратились.
За́мок — собственность то ли государства, то ли царствующей фамилии, не очень понятно. Все мероприятие называется Конкурсом имени Принцессы Астрид.
По прибытии пианисты получают программу, которую им предстоит выучить. Кроме произвольного произведения, — которое они выбирают самостоятельно и иногда из тех, что отрабатывают годами, — от них требуется исполнить рапсодию Листа (виртуозность), сонату Гайдна (артикуляция), пьесу Берио (современная музыка). И — предмет всеобщих треволнений — третью часть концерта-сюрприза, который многообещающий фламандский композитор Ван де Виле написал специально по этому случаю.
Сады и парки, как мало он их видел! Самое большее — подозревал, что они существуют. Один садик находился прямо у дома, где прошло его детство; о садике сохранилось очень мало воспоминаний. Иногда мать водила его туда. Однажды пришлось расчищать подступы, потому что вход был загроможден настоящей баррикадой из магазинных тележек, вывороченных дорожных знаков и сорванных вывесок: накануне вечером в районе забавлялись дети старшего школьного возраста.
Другой раз в песочнице он нашел шприц. И уже собрался использовать находку в игре с другими ребятишками, когда мать вырвала ее у него из рук в своих мечтах она видела сына вовсе не врачом, а прорабом.
Позднее тропические джунгли музыки с их неисчерпаемым изобилием оказались более привлекательны, чем сады и парки. Его познания в области зеленых насаждений ограничивались садами под дождем (Дебюсси), волшебным садом (Равель), закрытым садом (Форе предоставил ему возможность в тринадцать лет аккомпанировать очаровательной певице старше на семь лет, и та взволновала его не только своим меццо), старым садом Лили Буланже, светлым садом ее же авторства, садом Долли (снова Форе) и садовой росой Кеклена, который был учеником Форе (опять Форе), а еще садом. в который выходил Энгельбрехт, Дезире-Эмиль.