«Будь внимательным относительно Палаты верховного сановника (= визиря) и бдительно следи за всем происходящим в ней: смотри, это устой земли всей. Смотри, что касается должности верховного сановника, смотри, это отнюдь не сладость, смотри, это горечь, подобно желчи. Смотри, это не благосклонность к чиновникам судов (= судьям) и не сотворение себе сторонников в людях всяких… Да смотришь ты за тем, чтобы делалось всё — (букв.: за свершением вещей всяких) в соответствии с тем, что в законе, и за тем, чтобы делалось все по правилам своим…»
Действовать сообразно закону и прецеденту следовало по той причине, что государственный служащий не может скрыть свои действия от общественности. «Смотри, что касается судьи (букв.: чиновника, служащего, подразумевается судебное дело), тогда сообщаешь [ты] воде и ветру (т. е. всему свету) о всем том, что он делает, смотри, невозможно, чтобы осталось неизвестным совершенное им… Смотри, убежище чиновника — делание всего согласно предписаниям в выполнении сказанного (= приговора царя)»65.
До сих пор в наставлениях почти не было нравственной мотивации. Визирь действует на виду общественности, и «горечь» его службы заключается в жестком применении закона. Дальнейшее изложение выказывает ту же суровость, хотя акцент переносится на неуклонную беспристрастность в отправлении закона. «Это мерзость (для) бога, пристрастность и это правило (букв.: учение), и ты должен поступать соответственно. Да смотришь ты на того, кто близок к тебе, так же как на того, кто далек… Не гневайся на кого-либо несправедливо. Гневайся (только) на то, из-за чего следует гневаться. Внушай страх к себе, чтобы тебя боялись, (ибо) чиновник — это (только) чиновник, которого боятся». Это звучит сурово и, должно быть, поэтому смягчено словами предостережения: «Смотри, уважение к чиновнику (вызывается тем), что он творит правосудие. Смотри, если человек внушает к себе страх миллионы раз, но в нем есть нечто неправое, известное людям, то никогда не скажут (букв.: не могут сказать) о нем: Это человек!.. Смотри, да соединишь ты отправление этой должности с творением правды (букв.: то, что ты отправляешь эту должность, с тем, что ты творишь правду)»66.
Таковы условия хорошего правления в изложении царя, наставляющего своего первого чиновника. Они несколько формальны; справедливость заключается в бесстрастном отправлении закона, а не в исправлении человеческой несправедливости. Слова самого визиря, повествующего о своей деятельности, лишь частично смягчают это впечатление: «Я судил просителя беспристрастно, не обращал я ухо свое (букв.: висок свой) дающему взятку… но я спасал робкого от наглеца»67. Здесь появляются следы милосердия, но подчеркивается лишь неподкупность и беспристрастность. Возможно, причина в том, что справедливость вне закона не могла быть передана одним человеком другому, но каждый мог решать для себя, когда он может отступить от закона, чтобы достичь справедливости. Возможно, причина в том, что познание, повелительное высказывание и справедливость были характеристиками божественными, которые были присущи лишь божественному фараону. Как; бы то ни было, для представителя рода людского было безопаснее найти «укрытие» в «соответствии установлениям». С другой стороны, полная свобода действовать в соответствии с легальными установлениями или помимо них могла быть предоставлена божественному фараону, который сам был «владыка-судьбы, сотворивший удачу (букв.: rnnwtt, богиня удачи, счастья, изобилия)»68. Такой фараон, беспрепятственно осуществляя познание, приказание и справедливость, мог внушать эти парные качества хорошего правления: любовь и страх.
Мы увидели в этой главе, что вселенная была едина по существу и что царь был точкой соприкосновения людей и богов в качестве божественного правителя, облеченного заботой о государстве. Мы видели, что ответственность его, как пастыря, за свой народ подразумевала равновесие силы и нежной заботы. Мы видели, что царь должен был осуществлять творческое понимание способности отдавать правильные распоряжения и отправлять справедливость, которая представляла собой нечто большее, чем закон. Его чиновники были больше связаны законом и прецедентом, но божественные свойства царя предоставляли ему действовать свободно с целью осуществления справедливой власти.
К этой дискуссии относится ряд вопросов, на которые мы еще не ответили. Они имеют отношение к нравственным задачам государства, лежащим вне аспекта государства как собственности. Эти проблемы включают цели личной и общественной жизни и нравственные различия между добром и злом. Займемся некоторыми из этих вопросов.
Глава 4
Египет: ценности жизни
Характер этого исследования
Мало кто станет возражать против выводов, изложенных нами в двух предыдущих главах: о том, что древний египтянин рассматривал вселенную, в которой он существовал, в терминах своего непосредственного окружения и опыта, и о том, что государство было вверено божественному фараону с тем, чтобы он управлял им и кормил его, подобно тому как пастух пасет свое стадо. Теперь же нам предстоит определить, какие ценности искал древний египтянин в жизни. Если верен наш тезис о том, что человек был существенной частью единосущной вселенной и что поэтому внечеловеческие явления мерились по нормам человеческой жизни, то нам необходимо выяснить, какие же нормы человек устанавливал для себя. Здесь мы вплотную подходим к настоящей проблеме спекулятивной мысли: для чего я существую? Здесь невозможно придумать одно удобное обобщение, могущее охватить всю историю двух тысячелетий. А те обобщения, которые можно было бы сделать, не найдут должного отклика среди других ученых, ибо, оценивая чужое мировоззрение, мы неизбежно исходим из своих собственных взглядов. Наши заключения о природе фактов могут быть чрезвычайно точными, но в том, что касается оценки этих фактов, мы неизбежно навязываем свои собственные представления.
Каковы были цели жизни? Для того, чтобы нарисовать отчетливую картину возможных ответов на этот вопрос, совершим путешествие в Египет и посетим две усыпальницы1. И та и другая представляют собой гробницы египетского визиря, этого высшего чиновника страны, первого заместителя царя. Возле Ступенчатой пирамиды в Саккаре мы входим в гробницу визиря Древнего Царства, человека, жившего около 2400 г. до н. э. Залы буквально набиты и переполнены энергичными сценами, изображающими жизнь и свидетельствующими об исключительной жажде жизни. Визирь бьет острогой рыбу, в то время как его слуги загоняют ревущего бегемота. Визирь наблюдает за тем, как арканят и забивают скот, как пашут и собирают урожай, наблюдает за работой плотников и медников в их мастерских и за постройкой лодок для его собственных похоронных обрядов. Он руководит суровым наказанием виновных в неуплате налогов и наблюдает за играми детей. Даже во время отдыха, например слушая, как его жена играет на арфе, он производит впечатление человека огромной энергии, готового броситься в дело. Весь рассказ этой гробницы посвящен деятельной, бездуховной жизни. Это — его памятник на века, таким он хочет остаться в памяти людей, такова та хорошая жизнь, которую он хотел бы продлить навечно.
Покинув эту гробницу, пройдем несколько сотен ярдов, отделяющих ее от гробницы визиря позднего периода, человека, жившего около 600 г. до н. э. Восемнадцать сотен лет принесли невозмутимость, благочестивое спокойствие. Здесь мы не увидим ни жизнерадостного вельможу, ни ревущего бегемота, ни кувыркающихся детей. Стены покрыты ритуальными и магическими текстами. Есть несколько скучных, манерных изображений визиря, застывшего в молитвенной позе перед богом мертвых. Есть несколько иллюстрирующих текст виньеток, с изображением подземного мира и живущих там духов. Жизнь нашего мира полностью отсутствует; единственная забота этого человека — погребальные службы и мир мертвых. Его памятник на века сосредоточен на загробном мире, а не на этой жизни. Добро для него заключается в магии, обряде и благосклонности его бога.