То же, что он сделал с гневом, человек должен сделать и с любовью. На низших ступенях любовь его проявлялась в бедной, неприглядной и убогой форме; она стремилась только к удовлетворению себя и мало заботилась о любимом существе. По мере того, как душа росла, любовь изменялась, она облагораживалась, делалась менее эгоистичной и начинала обращаться к высшим сторонам любимого существа; внешняя сторона утрачивала свое значение, и любовь, некогда чувственная, сделалась чистой и нравственной. В Преддверии она должна еще очиститься; она должна освободиться от всякой исключительности. Очищаясь от личных примесей, расширяясь и все сильнее разгораясь, любовь будет стремиться не брать, а как можно больше давать другим. Делаясь все более и более божественной, любовь будет устремляться туда, где нужда сильнее, а не туда, где она может получить больше взамен.
В течение этого очистительного процесса душа будет строго проверять себя, и, служа человечеству, она будет постоянно спрашивать себя: нет ли чего-либо личного в ее служении? Если окажется, что душевная ее деятельность тонко переплетена с самостью, что она менее занята успехом дела, чем успехом действующего лица; если, потерпев неудачу и видя успех другого, она вместе с радостью за успех дела испытает долю разочарования, она узнает, что в ее служении все еще есть личная примесь; если бы она служила совершенно бескорыстно, у нее не было бы и мысли о своем участии в успехе дела. Если неудача хотя на миг затуманила душевную жизнь, лишая обычного мира и бодрости, то это ясный признак, что работа очищения еще не закончена и душевные очи еще не прозрели. Если испытывая и измеряя свою любовь, душа заметит в себе легкую дрожь разочарования при встрече с равнодушием и непониманием, и поток любви готов податься назад и приостановиться, потому что те, кому она дает свою любовь, не отвечают такой же любовью, то эта душа, суровая к себе и сострадательная к другим, поймет, что в ее любви есть еще тонкая примесь элемента личного, что она еще не нашла той высшей радости, которая заключается в одном акте давания. Тогда она снова принимается за труд очищения и снова трудится, пока не научается давать свою любовь без единой мысли о награде или ответе; ибо воистину она знает, что больше всего потребности в любви у того, кто мало умеет любить, и что больше всего нуждаются в ней те души, которые еще ничего не умеют давать взамен.
Так душа сознательно трудится и растет, очищая свою низшую природу неустанными усилиями и неумолимой требовательностью; ибо она никогда себя не сравнивает с теми, которые ниже, а с Теми, кто выше; ее очи всегда устремлены на Тех, кто достиг вершины, а не на тех, что еще только поднимаются к внешней ограде. Ни на одно мгновение душа не может остановиться, отдохнуть», она не может успокоиться и быть довольной, пока не увидит своего приближения к Цели, пока не почувствует, что перестала противиться святым силам Света, льющимся на человечество из Сердца вселенной.
В Преддверии человек искушается не пороками, а своими добродетелями; тонкий соблазн является ему в небесных образах, в форме того, что в нем есть самого великого и благородного. Из-за недостатка знаний, добродетели обращаются в искушения, ибо человек перерос ту черту, за которой порок мог бы задеть или соблазнить его: чтобы ввести его в искушение, порок должен накинуть на себя маску добродетели. Вот почему ученик делается таким суровым и требовательным к себе; он хорошо знает по своим ошибкам и по заблуждениям своих товарищей, что то, что кажется столь трудным в мире, делается легким за оградой; он знает также, что враг как бы похищает у него эти добродетели, чтобы обратить их в искушения и привести его к падению на Пути. Единственное спасение для него жить в свете «высшего Я»; он понимает, что он не смеет подойти к вратам Храма, пока этот свет не засиял в нем самом. Ибо как ему вступить в Свет, перед которым весь здешний свет – тьма? Как дерзнуть подойти к Свету, которого не могут выдержать нечистые очи, при котором все, что мы называем добродетелью, кажется несовершенным, и то, что мы называем красотой, кажется некрасивым? Как он посмеет войти в Храм, где душа будет стоять обнаженная перед Учителем, как она выдержит Его взор, если в сердце еще пребывает нечто нечистое, что может оскорбить Его?
И потому то, что было тяжело во внешнем мире, делается радостным в Преддверии, и очищающее страдание приветствуется как желанное. Господь, Учитель и Покровитель всех всегда стоит на пылающей земле; Его окружает пламя, пожирающее все, к чему оно прикасается. В сердце тех, что стоят в Преддверии, остались скрытые уголки, куда свет еще не проник; перед входом в Храм конечное очищение совершается живым пламенем Самого Господа; это пламя пожирает дотла все нечистое, что еще таилось в уголках сердца ученика. Он отдал себя Господу без остатка на этой пылающей земле, перед самым входом в Храм горит огонь, через который должны пройти все желающие войти. За чертой этого огня и в самом пламени виднеется Господь; от Него же рождается это пламя, от Его святых ног исходит очищающая сила его. Когда ученик окончательно очищается, он переступает врата, которые его навеки отделят от всех интересов низшего мира; одно лишь стремление будет жить в нем: желание служить возрождению человечества. На земле не осталось ничего, что могло бы еще привлечь его, ибо он узрел лик Своем Господа и перед этим видением потускнел и потух всякий иной свет.