Никодим вместе с хозяином вошел в столовую и бросил беглый взгляд на обстановку. Стены были оклеены голубыми обоями, над обеденным столом, накрытым белоснежной скатертью, опускалась массивная люстра с позолоченными купидонами. По углам и возле окон стояли кадки с фикусами, олеандрами.
— Прошу любить и жаловать — моя старуха, — похлопал Никита сидевшую за самоваром жену, — большая чаевница.
— Значит, мне компаньенша. — Елеонский сделал учтивый поклон хозяйке и подал ей руку.
— А это мой младший сынок, — показал Фирсов взглядом на стройного юношу, который был занят разговором с миловидной девушкой, повидимому сестрой. Сергей поднялся со стула.
— Достойный представитель дома сего, — оглядывая молодого Фирсова, произнес довольный расстрига. — Ну, будем знакомы, — и энергично пожал руку Сергея.
Никита повернулся к девушке.
— Дочь, Агния.
Девушка неохотно подала руку. Ее губы дрогнули в чуть заметной усмешке и, свысока оглядев гостя холодными красивыми глазами, она повернулась к брату.
«Пустоцвет», — подумал недружелюбно расстрига и опустился на стул.
За чаем он разговаривал мало и был сдержан. Сергей украдкой поглядывал на пришельца. «Здоровенный дядька. Наверное, конный барышник».
Выпив три стакана чаю, Елеонский простился с хозяевами и ушел к себе во флигель.
— Кто это, папа? — спросил Сергей вслед Никодиму.
— Бывший дьякон. Окончил духовную семинарию. Мой будущий помощник, — слегка барабаня пальцами по столу, ответил отец.
— А я думал, конный прасол.
— Настоящий опричник с картины. Ему бы с алебардой стоять у лобного места, — поморщилась Агния. — Лицо, как у Малюты Скуратова, — добавила она.
— Да, пожалуй, этот дядька если давнет кого, дух вылетит, — Сергей подошел к отцу. — Где ты его взял?
— Сам пришел. Да в таком виде, что срамота смотреть.
— Пьет, наверно? — заметила Василиса Терентьевна.
— Похоже, гулеван, — ответил Фирсов, — посмотрю, что будет из него дальше. Думаю отправить его на первых порах на Тобол. Там что-то не ладится с мельницей, да и с подвозом хлеба стало плохо. — Поднявшись со стула, Никита зашагал по комнате. Выждав, когда из комнаты ушла Агния, он круто повернулся к сыну и отрывисто спросил:
— Где вчера был?
Сергей опустил голову.
— Мать, выйди, — кивнул жене Никита. — С парнем мне поговорить надо. — Василиса Терентьевна убрала посуду со стола и закрыла за собой дверь.
— Что молчишь, отвечай?
— Играл на гармошке горянам, — смущенно произнес младший Фирсов.
— Вот что, играть-то играй, да не заигрывайся, знаю, кто тебя манит — Устинья. Хотя и живут ее родители в достатке, но ямщик всегда останется ямщиком. Запомни раз и навсегда.
Сергей отвернулся от отца и подошел к окну.
— Сходил бы ты как-нибудь к Дарье Петровне, посидел бы у ней вечерок, — вкрадчиво произнес Фирсов. — И то прошлый раз поминала о тебе.
— А что мне у ней делать? — произнес недовольно Сергей. — В хозяйственных делах я ей не помощник.
Никита погладил бородку и опустил хитрые глаза на пол.
— Об этом она со мной, слава богу, советуется. Вот только насчет каких-то бумаг просила тебя зайти. В грамоте я не силен, а другим она не доверяет. Зайдешь?
— Ладно. Скажи, что буду в воскресенье, — неохотно ответил Сергей.
Никита привлек сына к себе:
— Тебя, дурачок, берегу. С Дарьей-то поласковее будь.
— Хорошо, — твердо произнес младший Фирсов, — а Устиньей ты меня, папаша, не попрекай, может, люба она мне, — Сергей смело посмотрел отцу в глаза.
Глава 4
Весна 1909 года была дружной. Незадолго до пасхи растаял снег, и яркие лучи весеннего солнца ласково грели землю. Распускалась верба. По обочинам дорог важно шагали грачи и, поднявшись в воздух, наполняли поля веселым криком.
В один из апрельских дней по косогору, с трудом вытаскивая колеса из грязи, тащилась запряженная в телегу лошадь. Возница то и дело понукал слабосильного коня, бросая взгляды на своих седоков: симпатичную девушку, одетую в теплый жакет, и мужчину в форме стражника. Сзади телеги шел человек, лицо которого дышало бодростью и уверенностью. На вид ему было лет тридцать, чуть заметная седина на висках и ряд морщин, прорезавших высокий, выпуклый лоб, свидетельствовали о том, что жизненный путь этого человека был нелегок. Придерживая одной рукой небольшой чемодан, девушка, казалось, целиком была увлечена открывшейся внизу панорамой города.
Проехав мимо стоявшей возле речки кузницы, телега затарахтела колесами по бревенчатому настилу моста. Сидевший спиной к своей спутнице стражник сердито пробурчал что-то себе под нос и, взглянув на продолжавшего шагать сзади ссыльного, махнул ему рукой: «Садись». Тот подошел к телеге и уселся рядом с девушкой.
— Вот мы и дома, — произнес он с едва заметной усмешкой и, помолчав, продолжал: — Пять лет — срок не такой уж большой, — и, как бы успокаивая свою спутницу, тепло сказал: — И здесь живут люди, я уверен, что и здесь мы найдем друзей.
— Признаться, каждый раз, когда я вижу незнакомые места, меня охватывает грусть по родному городу, — вздохнув, ответила девушка и поправила выбившуюся из-под платка прядь волос.
— Не надо унывать, — мужчина энергично тряхнул головой. — Я уверен, работы в Зауралье для нас непочатый край.
Стражник зевнул и, перекрестив рот, скосил глаза на ссыльных:
— Работа, конечно, найдется. Это верно. Было бы прилежание.
— Его у нас хватит, — ответил ссыльный, понимающе переглянувшись со своей спутницей.
Вскоре телега остановилась возле большого двухэтажного дома полицейского управления. Ссыльный помог девушке снять чемодан и взял свой узелок. На крыльце показался надзиратель.
— Этапные? — спросил он небрежно и, не дожидаясь ответа стражника, кивнул головой на дверь: — Веди! Пакет передай дежурному, — бросил он стражнику, пытавшемуся из-за пазухи вытянуть какую-то бумагу.
Через полчаса ссыльных вызвали к приставу.
— Вы подождите, — сказал он девушке, которая шагнула в кабинет вместе со своим товарищем.
Осторожно сняв сургучную печать, пристав углубился в бумаги, бросая порой взгляд на стоявшего перед ним мужчину.
— «Григорий Иванович Русаков, возраст 30 лет, осанка свободная, шаг крупный, — рассматривая регистрационную карточку ссыльного, бормотал он про себя. — Рост один метр 70 сантиметров, местожительство — город Николаев, профессия — слесарь». Тэк-с, дальше что? — Пробежав глазами карточку, пристав отложил ее в сторону и принялся читать решение суда.
— М-да, — промычал он неопределенно. — «За участие в политической стачке отбыл тюремное заключение. Приговорен дополнительно к пяти годам ссылки». Тэк-с. Член Российской социал-демократической рабочей партии, большевик. Ясно. — Сунув бумаги в ящик, пристав поднялся на ноги.
— Эти штучки у нас не пройдут, — покрутил он в воздухе пальцем. — У марамышских мужичков революционеры не в почете. Шалишь, брат, это вам не пролетариат. Здесь для вас, выражаясь высоким стилем, — нива бесплодная. Да-с. Паламарчук!
В дверях показался надзиратель.
— Оформите прибывшего, — распорядился и кивнул головой Русакову. — Можете итти.
Ссыльный круто повернулся спиной к приставу и твердым шагом вышел из кабинета.
— Следующий!
Вошла девушка.
— Нина Петровна Дробышева. — Оторвавшись от бумаг, пристав посмотрел на ссыльную.
— Такая молоденькая и уже сидела в тюрьме, ай-ай-ай, — покачал он укоризненно головой. — Как нехорошо. «Член Российской социал-демократической рабочей партии, большевичка. Дочь присяжного поверенного из Одессы, образование — высшие женские курсы». Что такое? Невероятно. — Вытащив из кармана носовой платок, он вытер потное лицо.
— Вы интеллигентный человек, из хорошей семьи, да как вы попали в большевики?