Посасывая трубку, унтер, как сытый кот, потягивался на ступеньках крыльца, зорко поглядывая на молчаливых мужиков, понуро сидевших на возах. Думы их были тревожные.
— Прибавят купцы или не прибавят? — гадали хлеборобы, поглядывая на широковский дом. — Староста с налогами покою не дает. Лавочнику платить надо, что с зимы забрано. Не житье, а чистая му́ка.
— Вот ведь не выходит, — говорит сутулый невысокий крестьянин, — чаевничает с приятелями, а тут жди. Время-то какое, на пашне бы надо быть.
— Почем? — прервал речь крестьянина вопрос незнакомого человека, который, запустив руку в пшеницу, разглядывал ее крупные зерна.
— Сорок копеек, — неуверенно ответил мужик.
— Сыровата. Даю без двух. Степан больше тридцати пяти не даст, — говорит купец, отрывая листок из своей книжки. — Вези вон к тому дому, — показал он на новый дом Фирсова.
Обрадованный крестьянин взялся за вожжи.
— Продал? — спросили его с соседнего воза.
— По тридцать восемь за пуд, — направляя коня на дорогу, ответил тот. Вскоре длинный ряд подвод потянулся к каменной кладовой Никиты Фирсова.
Скрип телег, оживленные голоса мужиков вывели унтера из состояния полудремоты. Он вскочил на ноги, поспешно спустился со ступенек крыльца. Увидев нарушителя базарных порядков, твердым солдатским шагом направился к нему.
— По какому праву?! — спросил он, грозно хмуря седые брови.
Незнакомый человек, выписав мужику бумажку, медленно повернулся к унтеру.
— Отойди, служивый. А Степану скажи, — голос незнакомца стал жестким, — на хлебном базаре Никита Фирсов объявился.
Вскоре хлеботорговцы почуяли в Никите хитрого и опасного врага.
— Боюсь я его, — признался однажды своим приятелям богатый землевладелец Павел Иванович Ощепков, — и, вздохнув, продолжал: — Сижу как-то раз дома, читаю псалтырь, в комнате никого. Стало смеркаться. Поднялся только зажечь лампу, гляжу, а он стоит за моей спиной, точно нечистый, и скалит зубы. «Напугал, поди, говорит, тебя, Павел Иванович?» А у меня руки трясутся от страха. Да как ты, мол, попал сюда? «Обыкновенно, говорит, через дверь». А сам так и сверлит глазами.
— Змей скользящий, — прохрипел сидевший у Ощепкова владелец трех салотопенных заводов Яков Елохин.
— А намедни пришел он в собор, — дополнил церковный староста. — Взял на двадцать копеек свечей, зажег перед святыми иконами, не успели, слышь ты, за здравие царствующего дома пропеть, как он дунет на свечки-то и огарки в карман. Жи́ла!
— Да и сынки-то не лучше, — вмешался в разговор владелец мануфактурного магазина Петр Иванович Кочетков. — Старший-то, Андрей, все графа Толстова под мышкой таскает. А младший, и не говори, бесшабашная головушка растет. Прошлый раз еду по башкирской деревне Могильно. Гляжу, из ихней мечети народ вывалился и галдит. Подъезжаю: «В чем дело?» Оказывается, Сергей, сын Никиты, достал где-то пархатого поросенка и подбросил его к ихней молельне. Ну махометы, известно, свиней не любят — и взяли в колья эту нечисть. А Сергей вертится тут на коне верхом и гогочет. Поманил его к себе. Пошто, мол, озоруешь? Осерчают и тебя в колья возьмут. А он уставил на меня глаза и говорит: «Да ты што, Петр Иваныч, неуж под защиту не возьмешь?» А потом, слышь ты, поднял коня на дыбы да как рявкнет: «Хошь, говорит, суконное рыло, к тебе в коробок конем заеду?» Таких отчаянных я еще не видел, — покачал головой Кочетков.
То, что говорили про сыновей Фирсова, было в известной доле правдой.
Старший сын Андрей учился в инженерном училище в Петербурге. Это был крепко сложенный молодой человек, не по летам вдумчивый и серьезный, со светлоголубыми глазами, с мягкими чертами лица, унаследованными от матери.
Второй сын Сергей был годом моложе Андрея и являлся полной противоположностью своему брату. Порывистый, забияка и гармонист, он не боялся ходить по Горянской слободке, парни которой были в постоянной вражде с городскими. Лицо младшего Фирсова можно было бы назвать красивым, если бы его не портили густые, как у отца, сросшиеся у переносицы брови. Когда Сергей смеялся, они поднимались вверх, точно крылья хищной птицы. В его легкой, почти неслышной походке, гибкой фигуре чувствовались легкость и сила, которой особенно гордился отец.
— В меня парень растет, в обиду себя не даст, — не раз говорил Никита жене. — А от того книжника помощи ждать нечего, — вспоминал он про старшего сына. — Со студентами да с ссыльными компанию водит.