Лупан повернул коня в объезд. Степан с Назаром последовали за ним. Заехав с противоположной стороны деревни, казаки пришпорили коней и понеслись по безлюдной улице.
Заметив мчавшихся во весь карьер трех казаков, толпа шарахнулась. Раздались крики: — Обходят! Стой!
Навстречу Лупану выбежал с винтовкой солдат, вскинул ее к плечу и крикнул:
— Стой! Не то стрелять буду.
Вынырнувший из толпы Ераско подбежал к солдату и ухватился за его винтовку.
— Не видишь, что ли. Это Лупан, с ним Назар, а третьего не знаю. Наши люди, — быстро заговорил он.
Получив неожиданную помощь, донковцы осмелели.
— Ну-ко, слазь с вершины, толстопузый! — кричал какой-то мужик Силе Ведерникову. — И не думай, покос все равно не отдадим.
— Самовольничать не позволю, — кричал, не слезая с седла, Сила. — Покосы и земли еще царем нам дарованы, косить не дадим.
— Давай-ко отъезжай подальше от греха, — сказал ему подъехавший вплотную к воротам Лупан. — Не будоражь народ.
— Я с тобой еще поговорю в комитете, — погрозил ему нагайкой Ведерников.
— Отчаливай! — Степан начал открывать ворота. Обнажив шашку, он крикнул мужикам: — За мной, ребята!
Донковцы хлынули в проезд. Группа Ведерникова под напором толпы постепенно отходила от поскотины. Не спуская злобных глаз со Степана, Сила начал снимать с плеча винтовку.
— Спрячь винтовку, царский ублюдок! — яростно кричал Черноскутов.
Сила круто повернул коня к выкрикнул:
— Мякинники! Большевики!
— Колом его, кикимору!
— Старорежимник!
Ведерников поскакал от ворот. Отчаянно ругаясь, он погрозил кулаком:
— Я вам попомню, голь перекатная!
— Отчаливай!
В тот день, отстояв покосы, донковцы открыли собрание. Первым выступил Степан:
— Крестьянская беднота и трудовое казачество под руководством рабочего класса должны изгнать из комитетов приспешников буржуазии, установить Советскую власть. Это мы сделаем только при помощи партии большевиков.
Глаза 37
Евграф Истомин и Василий Шемет приехали в Марамыш поздно ночью.
Елизар с женой спали. На стук вышел незнакомый человек в кожаной тужурке и рабочих сапогах. Спросив, что им нужно, он пропустил приезжих в комнату, а сам ушел в боковушку, где жила когда-то Устинья.
Проснулся Елизар и, увидев зятя, стал торопливо одеваться.
— Не ждали. Мать, а, мать, — потряс он за плечо спящую жену. — Вставай, Евграф приехал.
Женщина поднялась с постели и всплеснула руками:
— Евграф Лупанович, вот радость-то!
Утром, за чаем, Евграф спросил тестя:
— Должно, ночью дверь нам открывал твой квартирант, Русаков?
— А вы откуда его знаете?
— Устинья говорила, — и, помолчав, Евграф продолжал: — Уж сильно она его хвалила. И в Качердыкской мы о нем слышали от дочери Степана Ростовцева.
— Спит он еще, наверное, — кивнул он на маленькую комнату. — Сейчас пойду, узнаю, встал ли.
Елизар вышел из-за стола и направился к квартиранту.
— Здесь я, здесь, уже живой, — улыбаясь с порога, Григорий Иванович подошел к гостям и поздоровался. Провел по привычке рукой по волосам и, обратившись к Евграфу, спросил: — Значит, вы и есть муж Устиньи Елизаровны?
— Так точно, а это — мой товарищ, из одной станицы, — показал он на Василия.
Шемет крепко пожал руку Русакову и внимательно посмотрел на него. Крепко сбитая фигура Русакова, простое лицо рабочего, с коротко подстриженными усами, с гладко выбритым подбородком, спокойные движения, уверенный голос располагали к нему.
— Фронтовики? — Григорий Иванович бросил беглый взгляд на георгиевские кресты батуринского зятя и на Шемета.
— Вы строевик? — спросил он Шемета.
— Так точно. С Евграфом Лупановичем из одного полка.
— Он кавалер всех четырех степеней, — заметил Евграф, — Приказ уже был о его производстве в чин подхорунжего. Да вот с крестами-то у Василия заминка вышла. Разжаловали за подстрекательство казаков к бунту. Чуть под расстрел не попал. Тут как раз революция.
Русаков, внимательно слушавший Евграфа, украдкой поглядывал на Шемета. Открытое, мужественное лицо казака, его военная выправка Григорию Ивановичу пришлись по душе, и он подумал: «Пожалуй, из него выйдет неплохой командир. Надо иметь в виду».
— Коммунисты?