Чертово время поджимает всюду, где только можно, откраивает, отгрызает здоровенные куски.
Тот же магазин, те же полки, те же игрушки. И глупая причина здесь быть: выбрать новую 4D-настолку для субботней игры, когда маркусова стая наконец помирится. Ну или нет, Саймон еще не решил. Саймон ничего не решил, а просто поддался девчачьему уговору, обещанию, что все обязательно будет хорошо.
А теперь, когда он истекает кровью, ему не кажется, что все будет хорошо. Что Даниэль выпустит их отсюда, а Маркус удалит к чертям собранные с таким трудом данные, чтобы его история не стала достоянием общественности.
Идентичное лицо, похожая одежда и прическа, чего они не делали лет с тринадцати, чтобы каждый в них узнавал другого человека. Идентичные неидентичные близнецы.
Боли быть не должно, он ведь мертв, нет-нет, Саймон мертв, а он — всего-то машина. Ему не должно быть страшно, но от ужаса скручивает внутренности или чем там еще напичкано его тело. Привычный мир бросает вызов, с которым ему вряд ли удастся справиться.
— Дыши, — говорит такое же, как у него лицо.
Губы двигаются, между бровей залегает вертикальная морщина, зрачки расширены, и это он знает даже в полутьме, как только раньше не понял — у него, них никогда не было нормального зрения.
Беглый взгляд цепляет детали, что собираются в неправильную картинку. Одно сообщение за другим подтверждает неимоверные выводы, но панель, к которой он получил доступ после перезагрузки, упорно настаивает на фактах.
В руках стоящего напротив человека нет пистолета, но от этого ему не менее страшно, и воздух застревает на полдороги к легким, когда двойник делает шаг вперед.
Хэнка нет, но Маркус-то по-прежнему стоит за ним.
И честно говоря, он ждет, что история вернется на круги своя: он скажет Норт, или Маркусу, или кому бы то ни было еще прятаться, впервые пошлет Даниэля подальше и получит с полдесятка пуль в грудь и живот. Но нет, ничего этого нет.
Только бледный Саймон рассматривает его со всех сторон и сильно хмурится.
— Хоть раз поставил бы себя на его место, — выдает человек хриплым голосом, из-за чего чертов тириумный насос дергается внутри. Тот родной голос, который упорная программа отказывалась распознавать. — Маркус, в твоей голове не проскакивала такая светлая мысль?
Он не видит, что Маркус делает, а тот продолжает молчать.
Где-то на этаже снова раздается серия выстрелов, из-за чего человек перед ним едва заметно вздрагивает.
— Нужно убираться отсюда. Хэнк не всех их устранил, — Маркус нехотя берет на себя инициативу.
Липкий пот по лбу, тяжелое дыхание, неуверенные шаги. И таблетки, которые, согласно своим «воспоминаниям», он принимал каждое утро. Саймон болен. Саймон Филлипс жив, но серьезно болен. Вот оно что.
— Зачем? — спрашивает он у Саймона, когда Маркус ведет их к подсобке. Даниэль не просто так тогда бежал сюда.
Он ловит себя на противной и горькой мысли, что у него брата не может быть. Не было вообще, да и вряд ли будет. Почему-то и этот факт причиняет боль.
— В прекрасном мире никто не должен умирать, — мягко отвечает ему Саймон.
Маркус периодически бросает на них обеспокоенные взгляды, но продолжает идти.
Саймон надсадно кашляет, растирает грудь, расправляет спину. Аортальный клапан не в порядке, давление ниже обычного. Удивительно, что Саймону еще хватает сил ноги переставлять.
— Тебе очень больно? Я могу чем-то помочь?
Смех мягок, легок, так похож на его собственный. Саймон качает головой и прячет слабую улыбку.
— Я — твоя замена?
И кивок оказывается слишком сложным ответом.
Подсобные помещения ведут к коридорам, в какой-то момент ему кажется, что это чертов лабиринт.
Каков парадокс: живое заменить неживым.
— Но неужели твоим друзьям все равно?
— Нашим. В тебе столько же от меня, сколько во мне, — произносит этот человек с таким равнодушием, будто давно смирился со своей участью. Причем настолько, что теперь не видит альтернатив.
— Но так же нельзя.
— А как можно?
Примерно так он сам смотрел, когда… Мысль обрывается на половине. На кого он смотрел, если все его воспоминания ему не принадлежат? Слишком много потрясений, перебор с уничтожением привычного мира, который оказался фальшивым в гораздо большей степени, чем он смог бы вообразить.
— Во мне только директивы и процессор для их обработки.
— А еще поведенческие модели и, не побоюсь этого слова, — сознание. Наши отпечатки идентичны, температурные режимы. Ход мыслей. Даже чувства — от этого разговора не только меня тошнит, правда? — Саймон смеется, но в этом смехе радости нет ни капли. — Тебе всего лишь придется занять мое место.
Предложение вводит в ступор, он едва не цепляется за детский манекен на полу. В ушах звенит.
Маркус что-то колдует над карманным терминалом, стальные заграждения за стеклянной дверью запасного выхода опускаются.
Осознание ситуации слишком медленно вползает в голову.
— Что, если это твой единственный выход? — Маркус не отрывается от дисплея. Передатчик в нагрудном кармане что-то хрипит голосом Норт.
Нет, ну они же не могут заявлять это на полном серьезе.
— Почему это выход?
— Иначе тебя снова вернут сюда. Снова. И все повторится. Каждое воскресение ты будешь здесь под светом софитов, пока тестовые группы заново не отыщут среди живых АН600 взрослой модели. Ты этого хочешь?
Саймон молча обнимает себя поперек груди, в то время как он ощущает примерно тот же холод и тянет рукава свитера к пальцам.
Все происходит слишком быстро: грохочет выстрел, Маркус оседает на пол, а он даже не успевает сориентироваться.
И ужас накатывает с новой силой, лишь когда перемазанная тириумом Хлоя в алом платье целится в Саймона.
Полсекунды, а может и меньше уходит на принятие решения.
Саймон не должен умереть.
Но чертово время разыгрывает другой расклад: выбежавший из-за поворота Джош попадает точно в цель.
***
[Sun, 20 Jun 2038 13:15:34 GMT]
Сердце в груди бьется размеренно, мягко. Сердце почти не тревожит, не колет, но оно у него живое, живее чем требуется, иногда даже слишком. Пальцы холодные вплоть до ладоней и противно дрожат, точно им нечем заняться.
Где-то должна быть алая стена, он крутит головой, но нигде ее не находит и вперивается в дрожащие руки.
Приятный факт: алой стены больше нет.
В молле не такой ад, как на улице, здесь всего-то семьдесят градусов против июньской жары, из-за которой асфальт заходится вязкими смоляными слезами. Влюбленная парочка — рыжеволосая девушка и высокий парень — ругаются за соседним столом, седой полицейский смеется вместе с сыном и поглощает фисташковое мороженое, у стены над книгой склонился светловолосый мужчина. Саймон потягивает остывший кофе, и тот на удивление оказывается невероятно вкусным.
— Я же сказал, Саймом, что верну тебя домой.
Сквозь пелену хора голосов и громких нот пробирается желанная фраза. Он часто моргает, ощущая, как все внутри переворачивается и по спине пробегает табун мурашек особо крупных размеров. Мягкая улыбка, отзеркаленная поза и шумный выдох — пламя на свечах кексов колеблется от порыва, злобно кусает голографический парафин.
Неужели его желание исполнилось? Неужели это не сон?
И Саймона совершенно не тревожит некстати подвернувшаяся мысль, что все это уже было, что сегодня совсем другой день, и почему-то в «Иерихоне» больше нет людей. Всех тех, чьи имена будоражили сердце, или что-то отдаленно похожее на сердце.
Главное другое — они с братом живы.
Главное — он слышит вместо «похоже, Саймон, благодаря твоим друзьям придется начать серию тестов заново» желанное: «я верну тебя домой».
Главное — он видит Даниэля вместо Элайджи Камски, который садится напротив и задувает свечу.