Курить я уже не мог, спать тоже. Временами погружался в дремоту, прерываемую какими-то судорогами страха. Мне казалось, что внутри у меня кто-то орудует клещами и целым набором пыточных инструментов. Да еще жуткие призраки, окружавшие меня со всех сторон. Эту ночь я не забуду до конца жизни!
Едва забрезжило, я вскочил на ноги. Но оседлать коня удалось не скоро. Седло стало таким тяжелым, что я с трудом взвалил его на спину лошади. Еще труднее оказалось затянуть подпругу. Я влез на коня и погнал его по следам с той быстротой, какая была под силу нам обоим. Сорок восемь часов изнурительного пути сказались и на моем мустанге. И слава Богу, иначе у него хватило бы резвости сбросить меня на землю. Я уже не сидел в седле, а свисал с него, забыв про поводья и шпоры.
Проехав, должно быть, час или два, в этом жалком состоянии, я сделал вдруг страшное открытие: все три следа пропали. Я смотрел на землю до боли в глазах, мой страх переходил в ужас, но следов нигде не было. Не веря глазам своим, я повернул назад, потом вернулся, исследовал каждую пядь вокруг примятой конем травы. Следами и не пахло. Вернее, они кончались на том месте, где я стоял. Вероятно, здесь был привал, трава примята в радиусе пятидесяти футов. И тут мне в глаза бросилось что-то белое. Я спешился, раздвинул стебли и поднял белый клочок! О ужас! Это была бумага, в которую я заворачивал свой виргинский табак! Я находился на месте своего первого ночлега! Не иначе, как гоняясь за собственным следом, два дня кружил по прерии!
Я чувствовал себя убитым. Как подкошенный, повалился на траву рядом с мустангом, не испытывая никаких чувств, кроме желания скорейшей смерти.
Не могу сказать, долго ли я пролежал. Видимо, долго, ибо когда собрался с силами и поднялся, солнце стояло уже далеко на западе. Я проклял его вместе с этой степью. Меня уже не волновало ни будущее, ни настоящее. Намотав на руку поводья, я из последних сил вцепился в седло и в гриву, предоставив коню полную свободу действий. Если бы я сделал это раньше!
Все, чем запомнились мне эти часы, сводится к тому, что конь несколько раз шумно всхрапнул и резко поскакал в сторону, противоположную той, куда его гнал я. Помню еще, что я был близок к искушению разжать пальцы и повалиться на землю. Ночью я, кажется, слез со своего скакуна. Одному богу известно, как я провел ее! Рассудок бездействовал, я был на грани помешательства. А как поутру мне удалось снова очутиться на коне - и вовсе загадка. Думаю, что усталая лошадь отдыхала лежа, я навалился на седло и она поднялась вместе со мною.
Перед глазами все плыло и разбивалось вдребезги. Были минуты, когда я не считал себя живущим на этой земле. Я видел сказочные города, перед которыми отступила бы фантазия самого гениального художника: башенки, купола, колоннады, поднимающие небесный свод; моря, бьющие в берег золотым прибоем; парящие в воздухе сады с невиданными плодами. Но я не мог протянуть к ним руки. Малейшее движение причиняло страшную боль. Внутри у меня было адское пекло, язык и небо заскорузли, ноги и руки уже не принадлежали телу.
Что-то глухо ударяло в голову, в уши. Это напоминало стоны, хриплые стоны, терзающие мой слух. Возможно, их издавал я сам. Кажется, я ломился сквозь какие-то ветви, помню треск сучьев и свою судорожную попытку ухватиться за что-то рукой, то ли за седло, то ли за гриву. А потом - сокрушительный удар.
Я лежал на траве, на берегу узкой, но глубокой реки. Неподалеку стоял мой мустанг, рядом с ним - какой-то человек. Он скрестил на груди руки, в одной из них была зажата охотничья фляжка в соломенной оплетке. Больше я ничего разглядеть не мог: не было сил подняться. Внутри все пылало, но одежда прохладно липла к телу.
- Где я? - услышал я собственный хрип.
- То, что вы _н_а_д_, а не _п_о_д_ водой - вина не ваша.
Мужчина загоготал. Каждый звук его голоса был невыносимо противен, отдавался в ушах. Но я понимал, что он мой спаситель, что это он вытащил меня из реки, куда я безвольно скатился через голову обезумевшего от жажды мустанга. Я бы утонул, если бы не этот незнакомец. Он же с помощью виски вывел меня из смертельного забытья. Но даже если бы он спасал мне жизнь десять раз подряд, я не в силах был бы преодолеть невыразимой антипатии к нему! Я не мог на него смотреть!
- А вас, вроде, не очень радует мое общество, - ухмыльнулся он, не спуская с меня глаз.
- Больше ста часов я не видел ни одной человеческой души, не пробовал ни крошки, ни капли...
- Вы лжете! - снова загоготал он. - Вы изрядно отхлебнули из моей фляжки. Вернее, я сам влил кой-чего вам в пасть. Откуда вы? Лошадь-то не ваша.
- Мистера Нила.
- Чья?
- Мистера Нила.
- Как же от мистера Нила вас угораздило попасть на берег Хасинто? Отсюда до его плантации добрых семьдесят миль через прерии! Может, просто дали тягу? А? С мустангом-то?
- Заблудился. Четыре дня ни крошки во рту.
Больше я не мог говорить, слабость и отвращение сомкнули мне губы.
- Ничего себе - ни крошки! Это в техасских-то прериях, где на каждом шагу острова! - расхохотался незнакомец. - Я вижу, вы джентльмен, вернее, были им. Ха-ха! Значит, не сумели прокормиться? Не видели пчелок в воздухе, земляники под ногами?
- Пчелы? Земляника?
- Да из каждых двадцати стволов с дуплами, одно набито, слышите, набито медом! Вы что, не видели ни одной пчелки?
- Даже если б видел, как бы я без топора добрался до меда. Я ведь попросту заблудился.
- И как же вас угораздило?
- Гонялся за мустангом.
- Ну и что собираетесь делать?
Он говорил, чуть откинув голову назад, словно избегая моего взгляда.
- К людям хочу, к жилью...
- К людям? - переспросил он с ехидной улыбкой. И отступив на несколько шагов ворчливо повторил: - К людям! К людям...
Мне было не повернуть головы. Я заметил, что он сделал какое-то движение. Да. Он вытащил из-за пояса нож и осклабился. Теперь я мог рассмотреть его получше. Все его ужимки выдавали сильнейшую внутреннюю борьбу. Он и трех секунд не мог простоять спокойно. Пальцы, как у сумасшедшего, бегали по лезвию ножа Мне стало ясно, что в голове его зреет решение: оставить меня в живых или нет. Я был совершенно спокоен и готов ко всему.
Он ушел. Я напряг шею и посмотрел ему вслед. Взгляд мой, отыскав удаляющуюся фигуру, вдруг наткнулся на ту самую загадку природы, что поразила меня в первый день блужданий. Колоссальная масса серебра высилась не более чем в двухстах шагах. Незнакомец исчез где-то в ее недрах. Но вот появился снова и медленно, пошатываясь двинулся в мою сторону. Когда подошел ближе, я увидел, что он долговяз и сух, но крепок телом. Лицо, насколько можно было разглядеть его в зарослях бороды, было прокалено о обветрено, как у индейца, но борода свидетельствовала о его белом происхождении. Голова обвязана холщовой тряпицей в темно-бурых пятнах. Куртка из оленьей кожи, ноговицы и мокасины имели те же следы. Это была кровь. За поясом торчал нож не менее двух футов длиной, а в руке он теперь держал кентуккийский карабин.
Должно быть, мое лицо явственно выражало отвращение, несмотря на то, что я силился казаться равнодушным.
- У меня что? Надпись на лбу? - вскипел он.
- Какая надпись?
Он вдруг быстро подскочил ко мне:
- А вы не замечаете ничего такого?
- Что я должен замечать?
Он придвинулся ближе:
- Посмотрите-ка получше. Как говорят, загляните мне в душу! Вы ничего не видите?
- Нет.
- Глаз не тот! Еще бы! Четыре дня без крошки во рту! Тут и вовсе ослепнешь. У меня тоже была пара таких денечков. Ну ладно. Шутки в сторону! Тут не до шуток, старина.
И, протягивая руку к карабину, он заговорил с ним: