– Ни пуха ни пера! – ответили мы.
Лицо снайпера мне хорошо запомнилось: продолговатое, с крупным широким носом. Не знал я тогда, что именно этот парень станет известным снайпером Сталинградского, а затем Южного фронтов и судьба свяжет меня с ним.
Первая благодарность
День выдался пасмурный. Со стороны калмыцкой степи подул холодный ветер, неся с собой терпкий запах застоявшейся полыни.
– Портится погодка, – замечает лейтенант Штанов и, обращаясь к нам, продолжает: – Смотрите не осрамитесь перед комбригом. Главное – спокойствие, выдержка. Действовать так, как учились. Пулю шлите сердцем, с верой в попадание. Цель разите с первого выстрела. Но и не торопитесь.
Подъезжает легковая машина. Комбриг Булгаков проворно ступает на землю, снимает с плеч бурку и передает шоферу. К машине направляется лейтенант Штанов, но комбриг машет рукой:
– Начинать! – И берет в руки бинокль.
Я и Спесивцев ложимся в заранее вырытые неглубокие окопчики и припадаем к окулярам. «Попади! Попади!» – подбадривает сигнальная труба.
Мишени комбинированные. Вначале – бегущая, затем где-то впереди с правой или левой стороны должна появиться грудная.
Первым по договоренности стреляю я, затем Спесивцев.
Проходит пять, десять минут, а цели не появляются.
– Что случилось? – спрашивает комбриг.
– Связь прервалась, – поясняет хрипловатым голосом капитан, ответственный за стрельбы. Он, наверное, переживает больше всех. Но вот повторно играет труба: «Попади!»
А мишеней по-прежнему не видно. Устает от напряжения рука. От встречного ветра слезятся глаза. Плохо! «Неужели промажу?» – сверлит голову мысль.
– Что случилось? – снова спрашивает комбриг.
– Веревки от тележки в кустах запутались, – виновато докладывает капитан.
– Тьфу! – выругался комбриг.
Но в это время в пятистах метрах задвигались черные фигуры.
Произвожу три выстрела подряд. Слева неожиданно выглядывает грудная мишень. Неторопливо переношу на нее прицел, стреляю. А мысль неотступно контролирует: «Все ли сделал как надо? Кажется, все!»
И вот уже к ногам Булгакова кладут щитки.
– Попадания отличные, – довольно произносит комбриг. – Снайперу Белякову объявляю благодарность.
Так я получил первую благодарность за успехи в службе.
Стрельбы закончились. Это был первый в истории бригады выпуск снайперов. К вечеру мы вернулись в свои роты. Лейтенант Туз зачислил меня и Спесивцева в так называемую ячейку управления роты, куда кроме нас входили старшина, связной и ординарец.
В полдень 19 ноября состоялся митинг. Нам объявили о том, что войска Красной Армии под Сталинградом перешли в решительное наступление, прорвав оборону противника.
Долго не смолкало «ура!».
20 ноября перешла в наступление и наша 28-я армия под командованием генерал-лейтенанта В. Ф. Герасименко. В районе Халхуты по фашистам нанесли удар гвардейцы 34-й стрелковой дивизии генерал-майора И. И. Губаревича, бойцы 152-й стрелковой бригады полковника В. И. Рогаткина.
Теперь дело за нами.
Марш на Халхуту
Третий день, делая лишь короткие привалы, шагают батальоны. Двигаются туда, где враг, – в широкую калмыцкую степь. Перед Халхутой марш был особенно изнурительным. Холодный ветер бросал в лицо перемешанную с песком снежную крупу. Серая, неприглядная, томящая человека степь уходила за горизонт. Что-то неведомое крылось за этой далью. Под порывами ветра таинственно посвистывал ковыль, будто поторапливая нас, а может, предупреждая о близком жестоком сражении. Попробуй узнай! Думалось о былинных русских богатырях, которые вот так, как и мы, шли Диким полем на битву с кочевниками. Шли либо победить, либо умереть со славой за свою родную землю.
Форсированный марш дает о себе знать. Усталый, я охотно принимаю предложение сержанта – сажусь на подводу, запряженную быками. Ездовой, пожилой уже боец, смотрит на мою винтовку, тяжело вздыхая, спрашивает:
– Снайперская?
– Да, – отвечаю.
– Это хорошо. Бить их надо умеючи, с понятием. Фашист – он коварный, хуже зверя.
Ездовой располагает к себе, хотя и не весел, то и дело вздыхает. Должно быть, нелегко на сердце у солдата перед боем! Хочется сказать ему что-то теплое, ласковое.
– На быках не с руки воевать, – замечаю сочувственно.
– Ничего, – откликается ездовой и даже шутит: – Телега развалится – дрова будут, бык свалится – мясо.