— Если бы вы так же усердно копировали буквы прописи, то дело было бы лучше. Ваша подпись и без того разборчива.
— Но она не совсем в порядке, м-р Форд, — сказал дядя Бен, с недоверием поглядывая на свою подпись, — в ней чего-то недостает.
— Как так? Поглядите, все буквы на лицо: Добни — не очень четко, правда, но все буквы выведены, как следует.
— В том-то и дело, м-р Форд, что не все буквы на лицо. Я писал всегда Добни, чтобы выгадать время и чернила, а следует-то ведь писать Добиньи, — сказал дядя Бен, произнеся слово по складам.
— Но ведь тогда будет не Добни, а д'Обиньи.
— Да, именно.
— Это ваше имя?
— А то как же?
Учитель с сомнением поглядел на дядю Бена. Неужели это еще другая форма Добелльской иллюзии?
— Ваш отец был француз? — спросил он, наконец.
Дядя Бен помолчал, как бы стараясь припомнить это неважное обстоятельство.
— Нет.
— А ваш дед?
— Кажется, нет. По крайней мере по мне этого не видно.
— Кто были ваш отец или дед: вояжеры или трапперы, или уроженцы Канады?
— Они были из графства Пейк, в Миссури.
Учитель продолжал с сомнением глядеть на дядю Бена.
— Но ведь вас зовут Добни. Почему вы думаете, что ваше настоящее имя д'Обиньи?
— А потому, что оно так пишется на письмах, которые приходят ко мне из Штатов. Вот, поглядите.
Он стал рыться в карманах и в конце концов достал старый кошелек, а из него вытащил смятый конверт и, тщательно разгладив его, сравнил с своей подписью.
— Вот, поглядите. Видите… д'Обиньи.
Учитель все еще колебался. В сущности в этом не было ничего невозможного. Он припоминал другие случаи такого же превращения имен среди калифорнийской эмиграции. Но все же не мог удержаться, чтобы не заметить:
— Значит, вы находите, что имя д'Обиньи лучше, нежели Добни?
— А вы как думаете?
— Женщинам оно больше понравится. Ваша жена, если бы она у вас была, наверное предпочла бы, чтобы ее звали м-с д'Обиньи, а не Добни.
Это случайное замечание попало в цель. Дядя Бен внезапно покраснел до ушей.
— Я не думал об этом, — поспешно сказал он. — У меня была другая мысль. Я думал, что в деловых сношениях и денежных делах гораздо лучше, если ваше имя более внушительно. Если бы, например, я пожелал накупить акций какого-нибудь общества или стать его директором, то было бы согласнее с делом купить их на имя д'Обиньи.
М-р Форд слушал с некоторым нетерпеливым пренебрежением. Худо было уже то, что дядя Бен проявил способность к лганью, когда старался обморочить на счет своего первоначального образования, но выдавать себя за капиталиста ради того только, чтобы польстить своему ребяческому тщеславию — это было и жалко, и гадко.
Не было сомнения в том, что он лгал, говоря, что учился прежде в школе; вряд ли возможно, чтобы его звали действительно д'Обиньи и вполне очевидно — оставляя уже в стороне тот факт, что его знали, как беднейшего рудокопа, — что он лжет на счет акций. Подобно большинству логических резонеров, м-р Форд забывал, что люди могут быть нелогичны и непоследовательны, будучи искренними. Он отвернулся, не говоря ни слова, как бы желая этим показать, что он не желает более беседовать.
— На этих днях, — продолжал дядя Бен с тупой настойчивостью, — я вам кое-что сообщу.
— Я советую вам пока оставить это и заниматься вашим уроком, — резко сказал учитель.
— Так, так, — торопливо ответил дядя Бен, покраснев, словно рак. — Урок прежде всего, малый, это верно.
Он опять взял перо в руки и принял прежнюю трудовую позу. Но через несколько секунд стало очевидным, что или строгий окрик учителя или же его собственные размышления расстроили дядю Бена. Он беспрестанно вытирал перо, подходя для этого к окну, посвистывал и вообще как бы щеголял развязностью манер и веселостью. Он даже запел сквозь зубы, повторяя только что сказанные слова: «Так, так, урок прежде всего, малый, это вер-н-o». Последнее слово, с особенным ударением на о, он повторил несколько раз, поглядывая на учителя, который казался поглощенным своим делом за конторкой. Наконец, дядя Бен встал, старательно отложил книги в сторону, сложив их пирамидкой возле локтя бесчувственного м-ра Форда и, высоко поднимая свои ноги, осторожно ступая ими, подошел к крюку, на котором висели его сюртук и шляпа, собираясь надевать их, он вдруг как будто нашел не совсем приличным переодеваться в школе и, взяв их в руки, отправился к выходу.