Ветхозаветный человек не имеет ещё прорыва в вечность — нет ещё дороги в вечность. Путь — это Христос, Он есть путь и истина и жизнь (см. Ин. 14,6), без Него тоска, без Него печаль, без Него мы во грехах наших, то есть без Него плохо всё — ветхий человек измучен тем, что делается под солнцем. Жизнь печальна, если жизнь только здесь. Если другого мира нет, если есть только этот мир, то это издевательство над человеком. Тогда есть смысл взбунтоваться, есть смысл вообще отказаться от всего и превратиться в революционера-бунтаря — «а зачем оно всё?» Я вполне согласен с Лермонтовым, который сказал, что «жизнь, когда взглянешь с холодным вниманьем вокруг — такая пустая и глупая шутка», в случае, если речь идёт только о том, что делается под солнцем. Ещё нет неба и живущих на нём, ещё нет Небесного Иерусалима, ещё там никто не живёт, ещё нет выхода человеку в просторы новые — во дворы Господни. В доме Отца Моего обителей много (Ин. 14, 2), — говорит Господь. Далее говорит: Я есмь дверь; кто войдёт Мною, тот спасется, и войдёт, и выйдет, и пажить найдёт (Ин. 10, 9,). Нет этого ничего для ветхозаветного человека. Дверь не открыта, Иерусалим Небесный не построен, и нет ничего, чем можно утешиться — под солнцем.
От этих слов мы перейдём к важному принципу чтения этой книги. Книга должна восприниматься целиком, полностью: если дёргать из неё цитаты, то эти грустные цитаты будут идти вразрез со всем духом Священного Писания. Екклесиаст позволяет себе сомневаться, существует ли бессмертие души, и говорит: «Кто знает, идёт ли дух человека вверх, душа животных опускается ли вниз?». Он сомневается, и Бог позволяет ему эти сомнения. Но он ещё не знает, что мёртвые воскреснут. Он ещё не знает, что Христос придёт в мир. Всё это для него, можно сказать, закрыто. Мы не имеем права сомневаться с той же степенью силы и с той же страстностью, с какой сомневается Соломон, потому что мы — люди Нового Завета. Мы можем цитировать Екклесиаста, только понимая общий контекст книги, а не считая, что это есть главный срез правильной мысли. Нет! Это одно из заблуждений, которые Господь позволил Екклесиасту высказать вслух, не более того. Или, например, Соломон говорит, что живые знают, что умрут, а мёртвые ничего не знают — это одна из таких тоскливых ремарок ветхозаветного человека, не более того. Это не истина — это боль сердца, высказанная вслух, это сомнения человека, не знающего, что будет дальше. Цитируя Екклесиаста, мы должны понимать общий контекст Писаний: Екклесиаст не знает ничего небесного, он знает только то, что творится под солнцем. Мы с вами, счастливо облагодетельствованные небесным подарком — Евангелием, с точки зрения Евангелия смотрящие на Ветхий Завет, уже не имеем права повторять все эти слова, как будто это есть истина.
Повторяю, в этой книге Екклесиаст похож на стоиков, на перипатетиков, на гедонистов, на философов Греции, Рима или, скажем, Китая или Индии, потому что он смел в сомнениях и тосклив от того, что правды ещё пока нет на земле, она ещё с небес на землю не пришла. К примеру, частым эпикурейским припевом звучат слова о том, что нужно есть и пить, есть и пить, есть и пить — в этом, собственно, всё и заключается для человека. Это, при всей кажущейся весёлости, всей радостной внимательности к плоти, к её жизни, на самом деле очень грустные слова.
Читая Екклесиаста, не думайте, что вы читаете сборник максим, непреложных истин; это сборник тоски, сборник печальных мыслей хороших людей, которые жили до рождества Христова. Повторюсь ещё раз, ключевыми в этой книге являются слова о том, что написана она всего лишь о происходящем под солнцем. Солнце же, как известно из Священного Писания, не пребудет с нами вовеки. В Иерусалиме Небесном, в будущем Небесном Царстве, солнца не будет, поскольку светильником этого святого града является Агнец, освещающий Собою всё. Ни солнца, ни луны, ни храма в будущей жизни Иоанн Богослов не заметил. Их нет, потому что там нет в них никакой нужды. Так что — временное есть временное, вечное есть вечное, и блажен, кто умеет отличить одно от другого.
На протяжении этой книги, на её пространстве, Екклесиаст произносит не менее четырёх раз призыв к тому, чтобы человек наслаждался едой и питьём, считал это своей мерой в жизни, радовался этому. И в этом он нашёл, кстати говоря, твёрдое и непреложное счастье. Вот уж то благо, действительно, которое можно попробовать на вкус и сомневаться в котором очень сложно. Скажем сразу, что «голод — не тётка», мучения от голода страшнее, чем мучения от меча; счастливыми во время голода почитаются те, кто умер раньше или погиб от стрелы, меча или другого оружия, потому что голод — это... Дай Бог нам не знать, что такое голод. Несомненным благом, по Екклесиасту, является вкушение хлеба перед лицом Божиим и радость об этом. Вот так он пишет в начале книги: «Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это от руки Божией; потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него?». Чудесные слова. Хорошо бы, чтобы мы, садясь за стол, наевшись-напившись, помнили, что мы наелись и напились благодаря Владыке, потому что это — благо человека на земле, и без Него никто не сможет есть, пить и наслаждаться. Эти слова повторяются часто, но я сразу хочу сказать, что радости в них мало. Это некая, знаете ли, ну уж простите, скотская радость, которая нужна человеку. Но назвать её твёрдым счастьем...