Второе: «Пусть взвесят меня на весах правды, и Бог узнает мою непорочность. Пусть я сеял — другой ест, и пусть отрасли мои искоренены будут, если сердце моё прельщалось женщиною, и я строил ковы у дверей моего ближнего», то есть — «я не изменял своей жене и не нарушал чужого брака». По всем законам блуд, незаконное сожительство со свободной женщиной или с рабыней, менее страшен, нежели блуд с замужней женщиной. Если в древности человек мог иметь наложниц (не жён, а наложниц — делить с ними ложе), — не давая им ничего из своего имущества, не признавая их детей от себя своими детьми, — то блуд с замужней женщиной карался кастрацией или смертной казнью. Даже выкупом нельзя было отделаться — человека либо оскопляли, либо убивали. То есть это очень серьёзно. И Иов говорит, что никогда не строил ковы у дверей ближнего, то есть с замужними женщинами не имел ничего общего.
Третье — очень, очень важно. Если бы мы почаще думали об этом, меньше делали противоположное — наш мир был бы гораздо лучше: «Если бы я пренебрегал правами слуги и служанки моей, когда они имели спор со мною, то что я стал бы делать, когда бы Бог восстал? Когда Он взглянул бы на меня, что бы мог я отвечать Ему?». Третье, что Иов поминает как свою непорочность, как признак своей праведности, — это то, что он не нарушал права своих слуг. Что такое слуга? Это безмолвное существо, которое полностью зависит от своего хозяина. А некоторые и родились в доме своих хозяев, и другой жизни не знали, и были привязаны к ним, как собачонка, от детства. Обижать слугу — дело лёгкое и неопасное для вельможи, хозяина, большого человека. Ну что такое для замминистра обидеть, скажем, дворничиху или техничку, которая у него в коридоре снуёт с тряпкой — «отойдите-посторонитесь» только, он даже не знает, как её зовут. Он может её обругать, в принципе, ему тяжело, что ли? Это не опасно, не страшно, никто в суд за это не потащит. Иов же говорит: «Если я пренебрегал правами слуг, то, когда Бог восстанет на меня — что я Ему скажу?» То есть — он был внимателен к этому и на человека смотрел как на человека, а не как на функцию, не как на рабочий скот или какой-то говорящий механизм. Это тоже важно для нас.
«Отказывал ли я нуждающимся в просьбе, томил ли глаза вдовы; один ли я съедал кусок мой, и не ел ли от него сирота?» — следующее его оправдание — то, что он не ел один. Есть такое древнее нравственное правило — не ешь один. Если ты ешь что-либо, то обязательно делись с кем бы то ни было, кто рядом с тобою — это тебе будет во здоровье, потому что не оскудевает рука дающего, и Бог вспомнит о тебе, когда кто-то будет есть, а ты будешь голодать.
«Если я видел кого-либо погибавшим без одежды и бедного без покрова, не благословляли ли меня чресла его, и не был ли он согрет шерстью овец моих?» — то есть он вспоминает о том, что не проходил мимо раздетого человека, не проходил мимо нуждающегося человека, и многие, согретые шерстью его овец, благословляли его.
Иов был богатым человеком. Посреди богатства сохранить праведность очень тяжело. Бедному гораздо легче быть праведным, братья и сестры, поэтому не скорбите, что большинство из нас — весьма небогатые люди. Голый — что святой, ничего не боится. А у богатого много печалей, тревог и бессонные ночи. По крайней мере, во время начавшегося кризиса первые жертвы были — среди миллионеров. Это они начали стреляться и вешаться. Так вот, Иов — богатый человек, но он не надеется на богатство. Он говорит: «Полагал ли я в золоте опору мою? Говорил ли я деньгам: 'Ты надежда моя"? Радовался ли я, что богатство моё было велико, и что рука моя приобрела много»? Имел много, но не радовался об этом. Душою был свободен от скверноприбытчества. Это тоже чрезвычайно важная вещь. Наверное, Господь и даёт-то много тому (гораздо спокойнее и радостнее), кто не радуется злой радостью о том, что течёт к нему различное золото, кто не похож на скупого рыцаря, который со свечой спускается в подвал, для того чтобы поговорить, побеседовать со своим золотишком.