Зато не было отбоя от центральных районов. В конце концов, они были даже вынуждены объявление вывесить:
«Р-ны Арбата, пр-та Калинина, Лиговки, Невского, Крещатика — в связи с окончанием тары — не предлагать!!!»
Один прорвался из Останкина и все нажимал на соседство Шереметевского дворца.
— Ты, может, еще в том дворце родился? — крутил пальцем у виска Там-Там. — Да ты погляди сначала, какие на дворцы расценки!
И совал ему под нос прейскурант на винно-водочную тару. Но не успевал останкинский житель ознакомиться с предложенными расценками, его уже оттирал следующий.
— Зачем вы мне здесь нечестно делаете?! — спрашивал следующий обычно у Там-Тама.
— А СССР — тюрьма народов? — уточнял Там-Там.
— Тюрьма, — признавался чистосердечно вошедший.
— Так поищи такую тюрьму, где тебе сделают честно!..
Как-то обнаружили они конкурента. Феликс шел как раз. Видит, сидит у магазина полный мужчина средних лет, в летной куртке, фетровых бурках, с точильным станком, на станке плакат: «Точу ножи, электробритвы починяю, родину продаю-покупаю!» Феликс как дал ему сразу с носка, все причиндалы перекувырнул, пригнул сапогами на толстую грудь. Топчет его, рвет ногтями щеки и кричит:
— Еще раз, свинина, здесь увижу, так в землю закопаю живьем!
Ничего, больше этого, в бурках, не видали. Не пришлось закапывать.
За товаром, по условию Ивана Ивановича, самосвалы колоннами к концу недели приходили. По большей части с ненашими, нездешними номерами. И грузчики, похоже, были на них не из наших. Так как лопотали не по-нашему. Держались ненаши грузчики тоже особняком. Бывало, станут особняком и меж собой по-своему «дыр-дыр-дыр!». Случалось, угощали наших охотно сигаретами или шоколадом. Говорили: у вас здесь трудности, мы их вполне понимаем, потому и помогаем изо всех сил. Ну, и наши грузчики сперва подачки с радостью брали. А потом видят: они сигареты эти ихние и шоколад с такой же охотой нашим собакам расшвыривают. И брать перестали, наотрез отказывались. Ну а наши собаки, те ничем не брезговали, брали, что попало, и шоколадом, и сигаретами, и ихней водкой. Смотришь, какая-нибудь наша собака к вечеру уже до посинения нажралась, с ихней сигареткой в клыках под кустом валяется, ноги раскорячила, вся растелешилась — один стыд, а также срам. Ненаши грузчики, увидев это, сразу и пальцами на лежащую показывают.
— У, лярва! — пнет такую пьяную собаку с досадой Феликс. А та рыгнет в ответ с гордостью, вполне понятной.
— Я те не лярва! У меня имя собственное есть! Жучка я!
Одна такая Жучка, недоглядели, прибилась в конце концов к ним. И сколько ни гнали, ни били ее по спине (то палкой, то просто совковой лопатой) — от наших к ненашим не пошла. Хотя, сучка, с руки у них питалась.
— Ты предатель народных интересов! — бежал за ней с совковой лопатой Феликс, если обнаруживал подобную картину с похмелья. А Иван Иванович — коли наезжал к тому моменту — стоял себе на дворе, расставив слоновьи ноги. И, подозвав, гладил по голове вздрагивающего Феликса:
— Да не нервничай ты так, Феликс Наумович. Как сказано в Писании? Там сказано: праведников постигает участь нечестивых, а нечестивые получают то, что заслужили праведники. И это суета! Потому нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться!.. Так сказал Экклезиаст. А я по-другому говорю: не все ли равно, из каких рук сытно питаться? Главное в жизни, ребята, диктует поджелудочная железа!
И так часто им это Иван Иванович повторял, что они, в конечном счете потеряли в его слова всякую веру.
— Вы передергиваете Писание! — пробовал уже возражать ему Там-Там. — И про нашу с вами жизнь там совсем другое сказано. Все мы как псы, Иван Иванович, так как постоянно возвращаемся на свою блевотину.
— Вот это про нас! — удостоверял сказанное Феликс.
Нет, Там-Там не потерял способности шевелить мозгами. И теперь он, хоть и с усилием, нередко что-нибудь даже про народ подумывал. «А может, так далеко с ним зашло, что не только у нас с Иван Иванычем, но и у всего народа эта железа подлежит удалению?» — закрадывалась пугающая мысль в его тяжелую с утра голову.
Однако такого удаления не понадобилось: в начале зимы исчезли все девять пудов Ивана Ивановича. Пал первый, еще чистый снег, и они брели, потерянные, по сугробам, к бывшей Красной, а теперь Белой площади. (Феликс шагал с Там-Тамом, а в отдалении, но не отставая от них, трусила Жучка.) Вокруг здания бывшего Моссовета сосредоточивалась толпа с топорами, с газовыми ключами, в фуфайках. Напротив башенным краном стаскивали с коня Юрия Долгорукого. «Что они творят?» — удивился Феликс. «Демонтируем остатки ошибочного государства!» — ответствовал ему интеллигентного вида человек, в очках, в светлом кашне хорошей шотландской шерсти и в грубых рукавицах (он тут, верно, исполнял роль прораба). Они побежали от прораба, но он успел им гневно выкрикнуть вслед: «Да здравствует демократия!» И наподдал пинком в зад улепетывающую Жучку. А через улицу вторая толпа с топорами и криком «ура!» демонтировала штурмом здание. К моменту, когда они приблизились, здание было полностью демонтировано и той же толпой взято под охрану. На флагштоке, из руин, торчал новый флаг. Под флагом гигант в фуфайке, с растрепавшейся бородой прибивал к стене какую-то табличку. Это, видно, был командир здешней сотни, и восторженный Феликс тотчас пожелал вступить в ряды его повстанческого отряда.