— Я давно все понял, — вскинув горделиво голову, возразил Витька. — И не больная у меня голова… Я б таких гадов, что людям срок пришить помогают, живьем на костре поджаривал. Чтоб не сразу сдох, а на огне покорчился. Ладно, я неграмотный, но вот ты, ротный, ты ж мужик образованный — скажи: ну, почему таким падлам верят?
«Кто бы самому разъяснил!» Павел потянул ремень из пряжки, сбросил портупею.
— Все, на сегодня хватит. Отбой!
Мутное размытое пятно луны едва сереет сквозь сплошную, грузно волочащуюся дождевую наволочь. На лысом взгорке между наезженным большаком и развалинами водяной мельницы в низине под жидким неподвижным светом горбится одинокая фигура часового. Пост дальний, на отшибе села. Взгорок — всхолмленный глинистый берег суходольной балки, поросшей лозняком и мелким ягодным кустарником. Отсюда, круто изогнувшись, балка, прорезая встречные лески и колки, уходит параллельно большаку к окрестным селам.
Из балки, как из трубы, тянет донной промозглой сыростью. Часовой зябко ежится, поднимает воротник шинели, поворачивается к балке спиной. У него зудит на погоду простреленное плечо. Он просовывает руку под борт шинели, накрывает ладонью прострел, пытаясь ее теплом успокоить ноющую боль. Пусто, ветрено по всему пространству вокруг. До смены караула еще часа полтора, не меньше.
Вдруг ухо часового улавливает сдавленный вскрик, порхнувший под оступ ноги, потерявшей земную твердь, шорох и треск ломающихся сухих стеблей под пластанувшимся телом. Часовой сдергивает с плеча винтовку и, ощетинясь штыком, напряженно всматривается и вслушивается в чернеющую полоску бурьянной поросли на подступах к взгорку. Но по-прежнему пусто и ветрено вокруг.
Может, показалось? Часовой опускает винтовку прикладом к ноге.
— Слышь, батя, — доносится из кустов негромкий осторожный голос. — Смотри в другую сторону. Мы пошарим по округе съестнуху и вернемся. А если поднимешь шухер — в следующее дежурство поймаешь пулю затылком. Понял?
Часовой в нерешительности медлит. До смены еще далеко, и наверняка он на мушке. Сколько их там? Не чаял после госпиталя угодить на службу с бандитами. Говорили, что батальон офицерский, а тут… Приняв решение, он забрасывает винтовку за спину и, отвернувшись, шагает вдоль берега, оставляя тыл открытым.
Пять крадущихся воровских теней возникают на фоне береговой кромки, срываются вниз, растворяются в темноте.
Главарь, не оглядываясь, скорым уверенным шагом уводит стаю все дальше вглубь. Когда пост остается далеко позади, замыкающий просит передышку:
— Кашира, привал. Курнем малость. А то уши пухнут.
Каширу точно колом в грудь останавливают.
— Башку оторву, гад! По кличкам не называть. Я — первый, ты — пятый. Понял?
Но привал разрешил.
— Третий, что у вас там за беспредел? Слух был, что нового ротного из вояк штрафных поставили?
— Битый фрей. Когти сразу распустил. Штыря с Кнышом на губу париться отправил.
— На перо его.
— Поставим! — неопределенно пообещал третий. — Под охраной ходит, гад.
Третьим был Сюксяй.
Глава третья
Богданов, сцепив замком ремень перекинутого через плечо автомата, идет сопровождающим за командиром роты. Павел слышит, как он, накоротке сменив ногу, распахивает борта шинели, освобождает грудь для вольной, глубокой затяжки чистым, росистым воздухом.
Утро на редкость погожее, по-летнему ласковое и сияющее. Вопреки опасениям ненастье отступило. В край вернулось позднее, недолгое, вероятно, благодатное тепло. Поднявшись над кромкой дальнего леса, медленно всплывает и рдевеет крупное, пунцово-красное, как половинка переспевшего арбуза, солнце. Безмолвная тишь и покой разливаются по округе, напоенной ровным, несильным и не жарким еще утренним светом. Лишь у ротной кухни гомонит, слетаясь стаями, прикормленное обнахалившееся воронье.
Посматривая вниз по побуревшему склону на курящуюся легким парком, отблескивающую водной гладью низину, Павел вспоминает. В эту пору в деревнях обычно выходили всеми домочадцами на картофельные делянки, рыли картошку. То-то радости было у продымленной кострами, перемазанной запеченными в золе картофелинами сельской ребятни.
Положив за правило начинать день с обхода взводов, Павел уже побывал у Грохотова и Ведищева и теперь направлялся к Сахно, оставив напоследок Маштакова. Сегодня третий, заключительный день, отведенный на освоение трофейного оружия. У Грохотова и Ведищева он не задержался. Там порядок А в землянке первого взвода — бедлам, мат-перемат и дым коромыслом до потолка. Часть бойцов, расстелив шинели на нарах, сборкой-разборкой «шмайсеров» занимается, а другая в карты азартно режется. Сам взводный болельщиком за спиной у картежников присутствует.